Василий Каменский - Его-Моя биография Великого Футуриста
У дяди Вани можно отдохнуть.
Я и корабли
За Камой в ночной рыбалке на заездке Вася с Алешей ловили подъязков, ершей.
И всю ночь на пристани выла собака.
Вася чуял, что не к добру это.
Вернулись домой, а больной дядя Гриша умер.
Народ, все молча хлопочут, священики, ладан, слезы.
И разом изменилась как то жизнь.
С одной стороны печаль — жалко дядю Гришу — а с другой — радостное освобожденье.
Дорога самостоятельности.
Почти юношеский возраст, иные затем, иные чувства.
Постоянная озабоченность тети Саши, оставлен ной с ребятами без средств, ее внутренняя перемена характера — к вдруг лучшему — действуют на Васю глубоко, раскидывая Его мысли возбужденно, затейно.
Он весь полон решений что то резко изменить в жизни — дальше.
Кое как он доучивается до весны, отдав зимние вечера запойному чтению книг, а весной поступает в Гл. Бухгалтерию Пермской железной дороги конторщиком.
И первое время не говорит об этом дома.
С пристани, из родного дома — где все выросли — тете Саше с семьей хамские хозяева Любимовы предложили выехать: за это дядя Гриша им прослужил честно 30 лет.
Больно нестерпимо было расставаться с домом — с детством — с берегом, усеянным лодками и плотами — с пристанью — с угором — с чаном и елками.
Переехали на Монастырскую улицу — около дяди Вани: большое утешенье.
Сестра Маруся выходит замуж за Н. Ф. Кибардина: свадебный шум, гости, вино, шаферство, велосипеды, барышни, семинаристы, крахмальные воротнички.
Так началась городская жизнь. Тротуары, служба, много людей, домов. Васю в управленьи стали некоторые звать — Василий Васильевич.
Кончено с солнцерадостным детством.
Я — стал Я.
Я стал личностью, почти человеком, к которому серьезно обращаются люди с бородами, мне платят жалованье 20-го, как всем, я вдруг переродился, изменился.
Я стал конторщиком Каменским.
Среди взрослых сослуживцев я старался чувствовать себя почти взрослым.
Мой начальник — П. И. Высотин — гуманная личность отнесся ко мне светло, ласково
Мои сослуживцы — Прокопович, Сережа Чебыкин, Ваня Гоголев, Домбровский. Тяпкин — стали приятелями по службе.
Потом я в управлении подружился с двумя сестрами О. И. и В. И. Кулыгинскими (В. И. жена П. И Высотина) — у которых часто и благодарно гостил, пользуясь нужным вниманьем.
Интеллигентная семья Высотиных была моим родным первым духовным уютом — теплом — здесь любили писателей, много читали.
Я начал серьезно охотиться, уезжая в глубь Урала.
И раз даже забрался с ружьем в свою родину — в Теплую гору и было так странно слышать в деревнях и на золотых приисках рассказы о моем отце.
Охота по лесам меня опьяняла, колдовала, волновала.
Глухари и рябчики заполнили мозг.
Я задыхался от увлеченья и конечно часто промазывал.
Хотелось навеки остаться охотником в лесу — о службе и городе недумалось.
Через год я перешел — с двойным повышеньем — в другой отдел — в службу Движенья (где служил дядя Ваня) к Н. С. Анферову.
Мне везло: Н. С. Анферов и его жена Ольга Александровна чутко, близко приняли меня настолько, что я — ради абсолютной самостоятельности — переехал к ним в отдельную комнату нахлебником, часто навещая сестру Марусю, дядю Ваню, тетю Сашу, Высотиных.
А перед этим я — или истиннее — Поэт во мне — совершил целое чудо: я взял отпуск и никуда до сих пор невыезжавший из Перми — уехал в Крым — в Севастополь, к морю.
Мне так невыносимо хотелось увидеть море и корабли.
Дальше.
Почуял
Все виденное мною в Севастополе навеки опьянило, очаровало, ошеломило мою душу, буйным ветром разнесло мои мысли, а сердце наполнило ароматным, выдержанным крымским вином.
Глаза Поэта навеки пронзились безбрежно-солнечным светом утренняго моря.
И почуял Он творческую волю Свою, музыкальную, стройность природной напевности, врожденную способность сочетать ощущенья Мира в образные слова.
Трепетный очаровательнный Юноша целые дни стоял перед сияющим морем и неотрывно жадно смотрел вдаль — куда плавно — безшумно, таинственно ухолили важные громадные корабли.
И — главное — невидать было их берегов.
Впервые Он решился записать где нибудь на клочке Свое яркое удивленье.
Зачем — Он недумал — для себя на счастье.
Пусть будет песней души.
Я потом — пошел Он в порт — поближе к кораблям — ух, и здоровенными же близко-то показались эти корабли.
Один корабль у пристани Он даже потрогал.
Дебют
Дернулся в Пермь — взволнованный, задыхался от неуменья рассказать, как видел море.
Снова началась нелепая служба.
Мои славные товарищи Саша Реутов, Коля Мусатов острили надо мной, замечая мою нездешность и полное нераденье к делу.
Начал печатать статейки в пермском крае.
На лето переехал я на дачу — в деревню Васильевку — здесь близко познакомился с известными тогда и теперь в Перми светлыми политическими деятелями: П. Я. Матвеевым, Засулич, Каменевым, Бусыгиным — все они служили тоже в службе движенья
П. Д. Матвеев — популярный демократ — не раз пострадавший — оказал мне много духовной помощи в смысле политического сознанья свободного гражданина.
В Васильевке я с студентом Ионой начали издавать рукописную газету — где Поэт поместил Свои гражданские рассказы.
Но больше я увлекся основавшимся театром в Васильевке: стал играть главные роли простаков.
А осенью в Перми отправился к режиссеру в городской театр и безплатно предложил свои услуги последняго актера.
Для перваго дебюта меня одели толсто кучером, намазали, парикмахер клейко приклеил бороду и меня отослали кверху на колосники в мастерскую декоратора — пока непозовут на выход.
Я терпеливо ждал часа два, вспотел, устал, вдруг стали тушить электричество — я бросился в темноте книзу, путаясь в кучерском одеяньи — оказалось, что спектакль кончился, а про меня забыли.
Собравшись уходить домой парикмахер с остервененьем сорвал с меня бороду так, что неделю из моих глаз сыпались искры, как из паровозной трубы.
Другие выходы были удачнее и сезон кончился тем, что я решил серьезно поступить на сцену — от службы отказался
Под покровительством актера Н. Помпа-Лирскаго (из зимней труппы Никулина) весной я переехал в Москву — в театральное бюро — предварительно вручив Помпа-Лирскому все сбереженья пенсионной кассы в 350 рублей — взаймы (с явной без отдачей).
