Павел Яковенко - Харами
Проклятый туман не позволял ничего разглядеть толком в двух шагах. За стеклами кабины было холодно, сыро. Мне страшно захотелось спать, сосущей пульсирующей болью заголосил пустой желудок, и в довершение удовольствия заболела голова. Хорошо было бы остаться в кабине, но я не мог позволить себе этого. Во-первых, мне было совестно бросать на произвол судьбы тех солдат, которые приехали сюда со мной, и, как я надеялся, готовили сейчас огневую позицию для стрельбы. А во-вторых, все равно скоро появился бы капитан Скруджев, и выгнал меня, да и Васю впрочем тоже, наружу. "Чего расселись!?" - заорал бы он. - "Где вы должны быть!?".
Поэтому я через не могу открыл дверцу и соскользнул в сырость, туман и темноту.
Дорога от "шишиги" до расчета заняла у меня значительно больше времени, чем я мог предположить. Складывалось такое впечатление, что бойцы окапывались абсолютно бессистемно - кому, как и где вздумалось. Я спотыкался об вывороченные камни, проваливался в ямки, и даже один раз все-таки упал под ноги мне попался спавший прямо на голой земле, но завернутый в ОЗК с ног до головы, боец. Его автомат валялся рядом с ним, и я мог совершенно спокойно его забрать. Но зачем мне это было нужно?
Хотя я зацепился за него более чем конкретно, и заехал ему берцем по ребрам, бесчувственное тело даже не пошевелилось. Зато мне пришлось долго отчищать испачканные в грязи руки. Да и вообще, похоже я уже был грязен как свинья. Это совсем не добавило мне бодрости. Отнюдь не добавило, да-с!
Из тумана вырос миномет. Но нет, это был расчет Крикунова. Куда они делись сами, было совершенно неизвестно. Однако направление моих передвижений было абсолютно правильным. Пройдя еще несколько метров, я наткнулся на искомый расчет Костенко. Они были на месте - валялись в изнеможении в грязи. Окопов не было. Лежали только вывороченные камни, об которые я снова больно ушибся.
-- Ё... в рот, б..., - сказал я, - какого х... вы здесь делали! Где, б..., товарищи бойцы, позиция для стрельбы? Чем будем отбивать атаки? Х...? Это даже не п..., это - суперп...!
Шатаясь и подергиваясь, поднялся Романцев. Костенко остался лежать носом в грязи, из которой, судя по его предыдущей жизни, он, по-видимому, и произошел. Толя же Романцев, в которого дисциплину очевидно вбили еще в детстве родители, попытался объяснить мне сложившуюся ситуацию.
-- Товарищ лейтенант, ну совершенно невозможно копать! Мы взяли лопаты у Крикунова - они их бросили и разбежались все куда-то. ("Вот гады!" подумал я). Но копать невозможно! Здесь пять сантиметров земли, а потом сплошной камень. Мы его поддевали, а потом выковыривали. Толку никакого! Тут месяц надо позицию возводить! Ломы нужны, кирки, а еще лучше - динамит.
Мне все стало ясно. Я махнул рукой рассудительному Толе, типа, иди спать. Один хрен в такую погоду на нас никто не нападет. Если мы ничего не видим, то и потенциальный противник тоже наверняка ничего не видит.
Как бы то ни было, мои ноги уже подкашивались, а голова отказывалась соображать. Мне срочно был нужен сон. Но хотелось бы все-таки где-нибудь уж если не теплее, то хотя бы почище. И я побрел, с трудом передвигая ноги из-за проклятых ям и камней, обратно к "шишиге". Я подумал, что в кузове, по крайней мере, на лавках, грязи быть не должно. Возникающие тени людей шарахались от меня, но на кого-то я все-таки наступил. Послышался сдавленный писк, но я целеустремленно продолжал идти, уже ни на что не обращая внимания, и наступил еще на кого-то.
"Б..., как на Шипке!" - подумалось мне, но тут я поскользнулся и стукнулся об борт машины. Ё-моё! Я было полез в кузов, но задержал уже закинутую ногу в воздухе - кузов был забит под завязку. А-а-а! Вот где был весь расчет Крикунова, и всякие прочие больно умные товарищи. Весь кузов буквально дышал миазмами грязных тел.
Я с горечью плюнул и спустился обратно. Подойдя с зыбкой надеждой к кабине, я тут же потерял ее. На стекле явственно прорисовывался профиль Скруджева. Я вздохнул. Мне было настолько плохо, что желание упасть и забыться начинало перевешивать все остальные. Внутри меня бушевал Вагнер, и почти физически стал слышать звуки его музыки. Так у меня начинались глюки. Тра-та-та-та-а-а! Тра-та-та-та-а-а! То ли пулемет стучит, то ли дирижер палочкой машет? Кто его сейчас разберет? А может это и не Вагнер звучит, а просто ведьма смеется. Как злобная ведьма - зима над замерзающим путником...
Я добрел до Костенко, по пути снова пару раз на кого-то наступив. Вот интересно, будет этот кто-то утром с интересом рассматривать грязные следы на своем хэбэ, или все сольется в одну сплошную пленку грязи. Может, оно конечно и так, да только синяк на теле не заметить будет трудно. Я хрипло рассмеялся. Бог мой, а где-то, все в нескольких десятках километров люди спят на простынях. Посмотрев телевизор, плотно поев, выпив на сон грядущий рюмочку красного вина. (Вот ведь мерзость: не просто плотно поев, а еще и выпив рюмочку красного вина! - Я вздохнул).
Накрытые плащ-палаткой, один на другом стояли четыре ящика с минами. Кряхтя и матерясь, я снял их и изготовил что-то вроде постели, сверху набросил плащ-палатку, улегся, положив под себя автомат так, что не разбудив меня его нельзя было тронуть, и закрыл глаза. Капли стекали мне за шиворот, но это ни на мгновение не остановило моего падения в пучину сна. Я проваливался в черноту, в воронку тьмы, изрезанную белыми всполохами...
Не могу сказать, сколько я спал, но когда от холода сознание открыло мне глаза, было уже светло. Туман отступил.
Нет, если вы подумали, что взору моему открылся изумительный вид, который исторг из моей груди крик восторга и изумления, то вы сильно ошибаетесь. Отступление тумана заключалось в том, что видимость окружающего пространства с пяти метров увеличилась до пятнадцати - двадцати. При сером свете наш бивак напомнил мне картину разгрома наполеоновской армии: брошенное имущество, застывшие скрюченные тела, брошенное оружие, вывороченные камни и некая странная тишина. Впрочем, тишина стояла недолго. Где-то в тумане что-то затарахтело, и я решил, что это МТЛБ. Просто танков и БМП у нас не было, и ничего другого так тарахтеть не могло.
Этот мерзкий треск разбудил многих. Тела зашевелились. Прямо передо мной поднялся на колени Толя Романцев: глаза у него были мутные и непонимающие. Постепенно они обретали осмысленное выражение, он закашлял, а потом принялся трясти за плечо Алимова. Тот сначала задергал ногами, как припадочный, а потом все-таки встал. Поднялся Крикунов и еще один из номеров моего расчета - Бабаев.
-- Когда жрать будем, товарищ командир? - спросил грубый и вечно голодный Бабаев.
Я посмотрел на него тяжелым взглядом и сказал:
-- Согласно распоряжению капитана Скруджева, кормить будут только тех, кто оборудовал свою огневую позицию. Так что вас это не касается. Пока.
