Игорь Кохановский - «Письма Высоцкого» и другие репортажи на радио «Свобода»
На мой взгляд, искусным полемистом Кунаев вообще никогда не был. Более того, «вырождение полемики» не раз замечалось и в других его выступлениях, в частности на писательском пленуме двухгодичной давности, когда он допустил оскорбительный выпад в адрес главного редактора журнала «Юность» Андрея Дементьева.
А теперь — отрывки из письма Куняева:
«В 43-м выпуске журнала “Огонек” за этот год критик Рассадин опубликовал статью “Гордость паче унижения”, в которой опустился до измышлений и оскорблений, неожиданных даже для нынешней накаленной атмосферы.
Вспоминая мои давние статьи о массовой культуре, в которых шел разговор о фанатичном культе Высоцкого, Рассадин снова возвращается к истории с могилой майора Петрова.
В “Московском литераторе” от 26 июня 1987 года в статье “Переборщили” я приводил документы, подтверждающие мою правоту. Однако Рассадину неймется. Он опять затевает гнусную травлю, пользуясь такими полемическими выражениями: “Ведь уличили во лжи (это Мальгин с Коротичем меня “уличили” — замечает в скобках Куняев) немедля и документально, выставив на позор, подняли на смех… нет, шалишь, не повинился… не остановился перед отъявленной ложью”, и т. д. и т. п.».
Прерву этот раздраженный поток «вырождения полемики». Вот как все просто для Куняева. Он подтвердил «документами» свою «правоту», и точка. Истина в последней инстанции — за ним. А если я верю (и у меня есть на то основание) документам Мальгина, а не Куняева? Что тогда? А тогда следует, что последнего так-таки уличили во лжи, и нечего ему изображать из себя оскорбленную невинность и называть доказанное «гнусной травлей».
Скажу в двух словах, почему я не верю Куняеву.
Года три тому назад был у меня с ним разговор по поводу этой самой могилы майора Петрова.
— Спорим, что я докажу существование этой могилы? — сказал он мне' тогда.
— В подобных случаях из двух спорящих всегда один — дурак, другой — подлец. Не желаю быть ни тем, ни другим, — ответил я, давая понять, что не буду говорить с ним о Высоцком. — А вообще, хочешь скажу тебе прямо, почему ты ведешь охоту на Володю? — вдруг вырвалось у меня.
— Почему? — заинтересовался Куняев.
— Да потому, что… Многие ли о тебе слышали до этой «охоты»?
— Ну, у меня был круг своих читателей, — как-то неуверенно отпарировал он.
— Вот именно, круг, в 10–20 тысяч человек, судя по тиражам твоих сборников. А теперь… о тебе знают миллионы…
— Ну, не только поэтому, — был ответ. При этом он так самодовольно улыбнулся, что я понял, что угадал.
Теперь, читая рассуждения Куняева о чести, о стыде, я не могу верить ему, вспоминая тот разговор.
Но вернусь к его письму. Цитирую:
«В нашем Союзе писателей нет Суда Чести. В нашем неправовом государстве нет Закона о печати. Бессмысленно подавать на глумливого критика в суд: все может закончиться потерей времени и трепкой нервов. Но оставлять без ответа подобное оскорбление я не могу. А потому предупреждаю Рассадина, что, если в ближайшее время в том же “Огоньке? не появится его
извинения, то я буду вынужден ответить ему на оскорбление пощечиной. Обстоятельства “бесправия” заставляют меня восстановить в правах этот хотя и крайний, но проверенный, традиционный для нашей истории способ защиты чести.
Я обращаюсь с письмом именно в “Московский литератор” — нашу цеховую газету, так как неудобно, чтобы широкий читатель узнал о нравах, насаждаемых иными профессиональными перьями в желтой прессе. Стыдно за литературу. Стыдно даже за Рассадина. Все-таки он член Союза писателей. Станислав Куняев».
Вот такое письмо. Ну просто «Хроника объявленной… пощечины». А каков пафос! Беспокойство за читателей! И якобы только из-за этого беспокойства он не предлагает своего послания в центральную прессу, будто не понимая, что нигде, кроме «нашей цеховой газеты», подобное просто не может появиться.
Куняеву стыдно за литературу. А за себя не стыдно? Не стыдно за тон, каким шпана разговаривает в подворотнях?
«…Традиционный для нашей истории способ защиты чести», — витийствует он в письме. Да невозможно даже представить, чтобы, скажем, крайний западник Чичерин и апостол славянофилов Хомяков способны были скатиться на такой уровень спора! Даже единомышленники из «цеховой газеты», видимо, почувствовали некое неудобство от «достаточно все-таки неожиданного содержания письма». Да пусть хоть сто раз неправ Рассадин — доказывай в сотый раз эту неправоту, и «Литературная Россия» с удовольствием будет печатать эти новые образцы «искусства полемики», вернее антиполемики.
Смешно было бы ожидать извинений Рассадина. Так что вскоре мы будем свидетелями того, как провозглашенный некогда Куняевым жлобский принцип — «добро должно быть с кулаками» — реализует себя в нашей озверелой действительности.
«Поверх барьеров» 07.12.89
Чтение пятое. ПРЕДЧУВСТВИЕ
Мне улыбается, как друг,
попавшийся на казнокрадстве,
словно его порочный круг
и я
сроднились в тайном братстве,
как в родословной от сохи,
как в вожделенье доли сытной…
Ему за прежние грехи,
передо мной ничуть не стыдно.
Он из поруки круговой,
как бы ушедшей в день вчерашний,
но вновь готовой стать стеной,
готовой даже к рукопашной,
как некий дутый романист,
привыкший к славе и наградам,
который, как авантюрист,
пугает новым Сталинградом
и тюрьмами словесной лжи, и
пропастью междоусобиц,
прикрывшись с ловкостью ханжи
понятиями «стыд» и «совесть».
Он снова в правящих кругах,
в которых был в года застоя,
и та же власть в его руках,
словно поместье родовое.
И вся его сегодня роль
таит боязнь гражданской казни:
вдруг все увидят, что король
не просто гол, но безобразен.
И в верноподданстве своем
он изощряется публично,
не церемонясь, что прием
такой
почти что неприлично
сегодня выглядит. Хотя
и выпады ему подобных —
лишь отраженье бытия
в его незыблемых законах,
где все — единство и борьба
отжившего и обновленья,
и обделенная судьба
потерянного поколенья,
и крах словесной шелухи
в холуйском одобренье скопищ…
Из этой адовой ухи
аквариума не устроишь.
И, как в застойной тишине
тоталитарного удушья,
вновь, кажется, ползут ко мне
отчаянье и равнодушье.
1988
