Валентин Стариков - На боевом курсе
На случай, если мы не сможем погрузиться и противник попытается захватить нас в плен, я и дал приказание держать наготове артиллерийский погреб… Со всплытием я и часть, артрасчета выйдем наверх с ручными гранатами. Очень возможно, что придется нам вступить в рукопашную схватку. Две гранаты возьмите вы, Смычков. Вы бросите их в артиллерийский погреб по приказанию с мостика «взорвать корабль». Помощник командира будет находиться в рубке и, если меня убьют или тяжело ранят, он вступит немедленно в командование кораблем, — говорю и пристально смотрю в глаза Смычкову. Взгляд его чист и спокоен.
Он принимает гранаты и поспешно рассовывает их по карманам кожанки.
— Есть, ваше приказание будет выполнено! — спокойно и с какой-то необыкновенной решимостью отвечает он.
«Я не ошибся в выборе, Смычков выполнит мое приказание», — думаю я и смотрю на окружающих. Мне хочется видеть, как восприняли решение все остальные. Нет никаких сомнений, что каждый человек в центральном посту слышал все, о чем я говорил намеренно громко, но все делают вид, что заняты только своим делом, ничем внешне не выдавая беспокойства. Только Зубков, сидевший попрежнему у открытой переборки центрального поста, все время пристально смотрит на меня до тех пор, пока мы не встречаемся взглядами. Тут он низко опускает голову и начинает старательно вычерчивать гвоздем какой-то бессмысленный вензель на краске переборочного комингса.
Признаться, этот взгляд несколько смутил меня. Мне кажется, что он, да и другие товарищи, не решаются, но хотели бы спросить меня: нет ли другого, более надежного и менее рискованного выхода? «В самом деле, — думаю я, — люди нашего экипажа привыкли исполнять все приказания командира. Они, не колеблясь, исполнят и последний приказ: погибнут все как один смертью героев, хотя об этом, быть может, никто и никогда не узнает. Просто где-то в официальном документе будет отмечено, что подводная лодка по неизвестным причинам не вернулась с моря… И как смогут узнать наши товарищи, что мы дорогой ценой отдали свои молодые жизни и до последнего вздоха были верны Родине, большевистской партии и великому Сталину, вырастившему и воспитавшему нас. Как смогут узнать родные о том, что их скромный сын в последнюю минуту своей жизни совершил подвиг, отдав жизнь за Родину? Да, это все так, но нужна ли сейчас жертва? Нет ли другого решения? Ведь эти люди, деловито готовящиеся принять героическую смерть, быть может, под командованием другого, более полноценного командира, чем я, еще способны совершить великие дела»…
Хотя все необходимые приказания отданы, из головы не выходит мысль — все ли продумано, взвешено, учтено.
Приказываю дать задний ход с тем, чтобы выиграть несколько минут на размышления.
— Товарищи, — обращаюсь к окружающим. — Решение принято, и все подготовлено, чтобы привести его в исполнение. Но за вами остается право совещательного голоса. Я готов выслушать каждого, пока позволяет время. Только прошу докладывать как можно короче.
Первым говорит Смычков.
— Лучше достойная смерть, чем позорный плен. Но ведь у нас еще есть воздух и электроэнергия. Мы можем держаться, товарищ командир!
— Да, час мы продержимся, — соглашаюсь я. — А что же делать остальное время, когда у нас полностью иссякнут энергоресурсы?
В это мгновение меня осенила мысль.
Подозвав Смычкова и Хвалова, объясняю им новую задачу.
— Все ясно! — бодро рапортует Смычков и в ту же минуту начинает отдавать нужные приказания.
— Так точно, все ясно! — вслед за Смычковым отзывается Хвалов и, на секунду оторвавшись от штурманского колеса, оттянув полу свитера, вытирает раскрасневшееся лицо и, откинув назад спавшие на лоб мокрые от пота волосы, снова занимает прежнее положение. Он заметно ободрился, только глубокое частое дыхание выдавало его непомерную усталость. Щекин попросил разрешения передать счисление молодому штурману и помочь Хвалову. Я не возражал.
Через минуту Смычков докладывает: лодка удиферентована, боцман точно держит глубину.
Я приказываю соблюдать полную тишину и докладывать мне обо всем, что может быть услышано за бортом.
Снова томительное ожидание. Подводная лодка, как бы наощупь, медленно, крадучись, идет вперед. Мысленно отсчитываю расстояние, отделяющее нас от сети. Взоры всех устремились на боцмана и на приборы управления. Смычков, упершись одной рукой в шпангоут подволока, а другой в лебедку перископа, не сводит глаз с приборов. Его волнение проявляется только в том, что время от времени он барабанит пальцами по щеке вьюшки троса перископа.
«А вдруг снова неудача?» — от одной этой мысли становилось холодно.
Действительно, уже около получаса корабли противника ничем не обнаруживают своего присутствия.
— Товарищ Лебедев, — заглядываю я во второй отсек, где за полуоткрытой дверцей сидит, согнувшись, Лебедев, — вы слышите противника?
— Катера справа и слева от лодки на курсовых… — докладывает Лебедев и добавляет: — Катера стоят без хода или имеют очень малый ход. Я хорошо слышу моторы, но не слышу работы винтов.
По моим приблизительным расчетам мы подходим к сети. В висках стучит. Глядя на приборы, напрягаю все внимание и с замиранием сердца жду, что будет дальше…
В центральном посту совсем тихо, можно слышать тиканье судовых часов, висящих над столом, и периодическое сухое потрескивание репитора гирокомпаса, расположенного в рубке…
Вдруг лодка точно вздрогнула и качнулась, слегка изменив положение. Пузырек диферентометра покатился к носу, остановился на четырех градусах и медленно пошел обратно — к нулю. Кровь ударила в голову. Мне кажется, что сердце прекратило биение… Еще момент… И все решится. Приказываю дать толчок полным ходом и затем остановить винт.
Приказание мгновенно выполняется, и ход остановлен.
Прошли, вырвались! Трудно сдержать радость. Сердце бьется учащенно. Хочется обнять всех, кто находится рядом со мной, но надо попрежнему соблюдать спокойствие. Еще неизвестно, что ждет впереди… Приказываю дать малый ход вперед и опустить лаг, убедиться, что винт чист и мы идем вперед, оставив позади злополучную сеть.
Через минуту Мартынов докладывает: «нагрузка на вал нормальная», а Зубков звонким веселым голосом сообщает: «лаг дает отсчеты». Теперь нет никаких сомнений. Поздравляю своих товарищей с очень большой победой жизни над смертью. Матрос, который уже стоит у переговорной трубы, дублирует мои слова по всем отсекам. И сразу в лодке как будто все проснулись, начались оживленные разговоры; каждый старается поделиться своими переживаниями. Смычков смеется, потирая руки от удовольствия и незамедлительно начинает шутить:
