Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции
Париж привлекал не только крупнейшие наши художественные коллективы — Большой театр, театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, Краснознаменный ансамбль Советской Армии и другие, но и выдающихся исполнителей. Частыми гостями были Эмиль Гилельс, Леонид Коган. Тогда же я познакомился и с Мстиславом Ростроповичем. Он, еще далекий от всяких, по крайне мере видимых, сложностей с властью, появился в посольстве неожиданно, как снег на голову. Я увидел его во дворе посольства, оживленно доказывавшего кому-то, что лучше Пикассо художника, конечно, нет. Оказалось, что у него концерт через пару часов в зале «Гаво», но что он даже толком не знал, где этот зал находится и как туда добраться — парижанином он станет значительно позже. Я бросил все дела и отправился с ним в «Гаво». Концерт, разумеется, прошел весьма успешно. Публика мало знала тогда молодого Ростроповича, тем ценнее были аплодисменты, наградившие его за фуги Баха.
* * *Весной 1956 года в посольство пришло письмо, в котором сообщалось, что у проживавших в Париже родственников известного скульптора Аронсона сохранился сделанный им бюст Ленина, который они готовы были передать советскому государству. Посольству давалось задание все это проверить, скульптуру получить и отправить в Москву. Заботы обо всем этом были поручены мне. Вскоре я уже был в квартире близкой родственницы Аронсона в пригороде Парижа Нейи. Она оказалась милейшей женщиной, рассказавшей мне за чаем немало деталей из романтической истории, связанной с созданием этой скульптуры. Начало истории описал Луначарский, и я всего лишь процитирую выдержки из его рассказа: «Это было в Париже. В 1904 году в одно раннее… утро ко мне в дверь комнаты в отеле «Золотой лев»… постучались. Я встал. На лестнице было еще темно. Я увидел незнакомого человека с чемоданом.
— Я Ленин. А поезд ужасно рано пришел.
— Да, — сказал я сконфуженно. — Давайте Ваш чемодан. Мы оставим его здесь, а сами пойдем куда-нибудь выпить кофе. Моя жена спит… Тут в двух шагах живет молодой художник Аронсон, крупный мастер, уже заслуживший известность. Он начинает работу страшно рано. И по чашке кофе он нам даст.
Мы зашли в мастерскую Аронсона… Владимир Ильич разделся и в своей обычной живой манере обошел большую мастерскую, с любопытством, но без замечаний рассматривая гипсы, мраморы и бронзы.
Между тем любезный хозяин приготовил нам кофе…
Аронсон отвел меня в сторону: «Кто это?» Мне показалось не совсем конспиративным называть Ленина. «Это — один друг — очень крупный революционный мыслитель. Этот человек еще сыграет, быть может, большую историческую роль».
«У него замечательнейшая голова, — сказал Аронсон. — Не могли бы Вы уговорить его, чтобы он мне позировал? Он мне очень может пригодиться, например, для Сократа».
«Не думаю, чтобы он согласился», — сказал я. Тем не менее рассказал об этом Ленину, и о Сократе тоже. Ленин буквально покатывался со смеху, закрывая лицо руками.
«Какой, я к черту, Сократ, я скорее похож на татарина». Позировать наотрез отказался»…
Только много лет спустя узнал Аронсон, что утренним посетителем его мастерской был Ленин.
После смерти Ленина Аронсон сказал Луначарскому: «Я пришел к выводу, что могу и должен сделать бюст Ленина заочно»…
Два года поисков. 20 сломанных бюстов.
«Аронсон выполнил свою мечту, — продолжает Луначарский. — Он воплотил свое произведение в красном мраморе»…
Это — все вещи опубликованные. Из моих же бесед с родственницей Аронсона я узнаю, что, конечно, не совсем по памяти, как это утверждает Луначарский, работал скульптор. Моя собеседница достает целые кипы фотографий Ленина, присланные Аронсону из Москвы во время создания бюста, но это несущественная деталь. Важно было другое: когда Крупская увидела бюст в Москве в 1927 году, она воскликнула: «Это — кусок Ленина!»
А что же дальше? Где бюст? Опустим не относящиеся прямо к рассказу подробности.
Когда сапоги гитлеровских солдат, входивших в Париж, гулко стучали по мостовой безлюдных Елисейских полей, бюст находился не так далеко от них в мастерской скульптора. Одна скромная парижская семья, рискуя попасть в руки гестаповцев, однажды утром перевезла на грузовике из мастерской Аронсона в подвал своего дома несколько скульптур, обернутых мешковиной. Среди них был бюст Ленина. Если бы патруль вздумал остановить грузовик, то и бюсту, и участникам этой операции не поздоровилось бы.
Теперь же бюст находился где-то в подвалах Дворца Шайо — того самого, где незадолго до этого отплясывали моисеевцы. «Давайте там поищем вместе», — говорит мне наследница Аронсона.
Во дворце нас встретили приветливо. Дворец построен не так давно, его подвалы не завалены хламом, и мы без большого труда находим в одном из углов целый набор скульптур Аронсона. Они все кажутся гипсовыми, однако одну из них делает похожей на гипсовую лишь толстый слой пыли, и стоило смахнуть ее, как перед нами засветилось мягким розовым цветом действительно впечатляющее изваяние Ленина. Конечно, бюст этот выпадал из того привычного для советской эпохи скульптурного изображения Ленина, и, кто знает, может быть, это было одной из причин, почему, побывав в Москве в 1927 году, он не остался там, а вернулся в Париж. Вскоре бюст был отправлен в Москву и стал экспонатом одного из залов музея Ленина.
* * *Работа моя предполагала в качестве необходимого и в то же время увлекательного элемента знакомство с французским миром культуры и искусства, с его представителями. Частыми гостями в посольстве бывали Луи Арагон и Эльза Триоле. Арагон был признанным первым поэтом Франции, издавал литературную газету, был членом Центрального Комитета Французской компартии. Триоле занималась переводами Маяковского на французский язык, писала повести. Взаимная любовь во многом определяла смысл жизни этих людей. Известно, как много замечательных строк посвятил Арагон Эльзе в своей поэзии. К этому одна забавная деталь. Как рассказывала Эльза, Арагон коллекционировал всевозможные предметы с ее инициалами — Э.Т., покупал их, если они попадались ему на глаза, независимо от цены. И вот однажды в ресторане на Эйфелевой башне он обратил внимание на то, что эти буквы стояли на ведерке для льда, в котором подавались бутылки шампанского. В этом ничего удивительного не было, поскольку название Эйфелевой башни по-французски — Tour Effel — в сокращении содержит те же буквы. Арагон тут же попросил продать ему ведерко. Хозяин запротивился: шампанского пейте сколько хотите, но при чем здесь имущество ресторана. Луи Арагон был, однако, настойчив и с башни спускался с ведерком.
