Георгий Литвин - На развалинах третьего рейха, или маятник войны
С плаката на стене высокого здания с лукавой улыбкой смотрел на прохожих русский солдат, переобувающий сапог, а внизу была надпись: «Дойдем до Берлина!» Но и этот плакат был уже «вчерашним днем». До Берлина дошли. Дожили. Теперь нужно было жить дальше.
Не прошло и недели с момента, как окончились бои, а на улицах Берлина под руководством военных инженеров и техников наводился порядок. Военнопленные и жители города уже расчищали трамвайные пути. Велико было желание горожан наладить скорее работу метро. На перекрестках были установлены указатели, написанные на русском языке. Девушки-регулировщицы в накинутых на плечи плащ-палатках и с автоматами через плечо флажками управляли движением, лихо козыряя проезжавшим советским офицерам.
Тогда казалось, что надписи только на русском языке — это нормально, ведь немцы и так знают, где какая улица. Сейчас понимаю, что надо было писать на двух… Не по злобе, а по недомыслию на одном языке было писано, но во взаимоотношениях наций, как, впрочем, и вообще людей, мелочей нет. В том, что даже восточные немцы сейчас так обидно отшатнулись от нас, русских, думаю, сыграли роль и те давние «мелочи» Хотя обида их гораздо глубже наше, вернее, наших вождей предательство. Но об этом разговор позже.
Мы остановились, и я спросил у одного старика, помогающего разбирать завал:
— Как дела?
— Трудно, но самое главное — народ жив и нет войны, светит солнце. Все будет в конце концов отстроено! — ответил он.
Несмотря на такие ужасные разрушения, в ряде районов города сохранились почти полностью целые кварталы многоэтажных домов… Мой сопровождающий, участник боев в Берлине, рассказывал о тех днях… Трудно было поверить, что в это время в Германии цвели яблони, пахло сиренью, зеленела трава, а небо было голубым и высоким. Там, где война прошла стороной, все напоминало о покое, благополучии. А здесь, в Берлине, тогда была только война. Гвардейские и ударные части ломали ожесточенное сопротивление последних батальонов Гитлера. Танки, пехота рвались вперед, артиллерия била прямой наводкой: истребители, бомбардировщики, штурмовики летали над городом с рассвета до позднего вечера. Войска овладели Александер-платц, дворцом кайзера Вильгельма, ратушей, окружили имперскую канцелярию, где, по данным разведки, находился сам фюрер. Берлин корчился в агонии. В городе было невозможно дышать от дыма пожарищ. На многих домах в этих кварталах с балконов и окон свешивались, как белые флаги капитуляции, простыни, полотенца, разорванные белые рубашки и белоснежные манишки, накрахмаленные скатерти и детские пеленки. Старики и беспомощные инвалиды, женщины и дети, дрожа от холода и страха, в бомбоубежищах покорно ждали своей участи, не имея самого насущного: хлеба и чистого воздуха, питьевой воды и дневного света. Кому не хватало мужества и сил, сходили с ума или добровольно расставались с жизнью.
Комендант Берлина Берзарин обратился к собравшимся немцам из уже освобожденных районов города:
— Я прошу вас помочь Красной Армии и мне лично быстрее наладить нормальную жизнь в Берлине. Сначала надо создать местные органы самоуправления, привлечь к этому честных людей… Мы, русские, хотим верить, что еще остались немцы, которым Гитлер не заморочил голову. Таких надо привлечь к работе, оказать им доверие независимо от социального положения и даже принадлежности в прошлом к той или другой буржуазной партии. Нацистов тоже надо заставить работать…
Когда кто-то из немцев предложил новые органы власти назвать Советами, Берзарин возразил, что нужно их называть по-старому. Это будет понятнее населению. Потом обсуждалось, как побыстрее дать свет и воду, как организовать снабжение города продуктами, обеспечить в нем порядок и покой населения. Генерал-полковник сообщил, что советское военное командование приняло решение помочь немцам. Было предложено немедленно взять на учет все уцелевшие пекарни и булочные, а также магазины, способные немедленно открыть торговлю. Говорилось и о том, что в городе должны быть открыты театры, кинотеатры, концертные залы. — Но прежде всего нужно заняться захоронением трупов убитых, откопать заживо погребенных в бомбоубежищах и подвалах и предотвратить возникновение эпидемий. И этим последним пусть займутся члены нацистских партий — это им послужит наглядным уроком, — сказал Берзарин и поспешил на свой командный пункт руководить продолжающимся штурмом.
А в это время в небе Берлина шел воздушный бой! Ревели моторы истребителей, строчили пулеметы, били зенитки. Вот над зданием рейхстага взвилось красное знамя. Еще много часов в Берлине шли бои, но война уже заканчивалась. Наконец наступила тишина. От усталости солдаты падали и засыпали мгновенно где попало и на чем попало, будто желая отоспаться за всю войну.
А потом пели и плясали под гармонь, митинговали, пили за победу и тех, кто не дожил до нее. О павших на той войне хорошо написал Юлиус Фучик: «Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю». Среди населения Берлина распространялись слухи, что за боевыми частями в город войдут специальные части азиатов и те покажут себя. Слухи очень сильное средство пропаганды, особенно когда еще не работает радио и нет газет. Чтобы их нейтрализовать, политработники, знающие немецкий язык, разъезжали по городу, останавливались на площадях и перекрестках и через мощные рупоры обращались к жителям Берлина:
— Внимание! Внимание! Немецкие граждане! Красная Армия пришла в Германию не для того, чтобы мстить немецкому народу за все, что натворили фашисты на советской земле, за издевательства гитлеровцев над советскими людьми. Разгромив фашизм, Красная Армия ставит своей задачей помочь прогрессивным силам, еще оставшимся в немецком народе, построить новую, миролюбивую и демократическую, Германию.
Все слушали внимательно. Верили или нет — это уже другое дело…
Иногда понятнее всяких слов — дела. Уже 13 мая берлинцы прочитали в многочисленных объявлениях и листовках сообщение: «В целях регулярного снабжения населения Берлина советское военное командование… предоставило в распоряжение органов городского самоуправления достаточное количество продовольствия из фондов Красной Армии». В качестве первой помощи были предоставлены 96 тысяч тонн зерна, 60 тысяч тонн картофеля, около 50 тысяч голов скота, сахар, жиры и другие продукты. С 15 мая в Берлине началось упорядоченное снабжение населения продовольствием в соответствии с установленными нормами.
При подъезде к Бранденбургским воротам, служащим как бы пограничным столбом, если ехать с запада, был издали виден прикрепленный к одной из их колонн большой фанерный щит с надписью на английском языке: «Сейчас вы покидаете английский сектор». Если ехать с востока, можно было прочитать: «Вы въезжаете в английский сектор». Несмотря на надписи, разделение на сектора имело тогда символическое значение, так как перемещение между любыми секторами города было для всех беспрепятственным.
У Бранденбургских ворот путь нам преградила непроходимая толкучка. От главной улицы Берлина — Унтер-ден-Линден — до подножия обгоревшего здания рейхстага бурлила многотысячная толпа немецких, английских и американских спекулянтов, покупателей и зевак. Так называемая «рейхстаговка» (толкучка) решала многие проблемы своих клиентов.
Американские офицеры и солдаты в коротких курточках, подкатывая к базару на «виллисах», деловито вытаскивали из кузовов блоки сигарет, исчезали в толкучке и выныривали из нее с тяжелой поклажей: антикварными вазами, дорогими сервизами, картинами. Офицерам, как правило, помогали экстравагантные дамы. Груженные добычей машины уходили по Шарлоттенбургштрассе в западную часть города. Вспомнилась русская поговорка: «Кому — война, а кому — мать родна…»
Мы подошли к зданию рейхстага. Там много наших офицеров и солдат внимательно рассматривали надписи на колоннах и стенах, сделанные участниками штурма и потом представителями частей, которым не довелось участвовать в последнем штурме, обменивались мнениями о трудностях штурма этого символа Германской империи. Мы ходили как по музею, читая автографы победы, нацарапанные остриями штыков, стреляными гильзами, огрызками карандашей, которыми писались письма домой, а уже потом — краской.
В разбитом лабиринте переходов встретили группу наших солдат, которых вел сержант, по-видимому участник штурма. Сержант уверенно ходил по развалинам, показывал, вспоминал:
— Вон там, у окна, убили моего товарища. Мы шли с ним от самого Смоленска…
Я ходил вдоль стен, искал и нашел! Надпись гласила: «И мы в Берлине гвардейцы 43-го авиационного штурмового полка, 26 июня 1945 года. Подписи: Шупик, Казаков, Кихно, Паршиков и другие». Значит, специально приезжали из Польши, чтобы расписаться на стенах рейхстага. Я был горд этой записью, будто сам написал все эти слова. И еще думалось тогда: будут ли написаны правдивые, без прикрас, книги о грозном военном времени? Перед моими глазами стояли навсегда ушедшие из жизни однополчане, уши будто слышали рев моторов строя штурмовиков. Каждый живущий не может и не должен забыть имена павших, иначе в его дом прокрадется беда. Война пролезет в любую щелку, и горе тому, кто об этом забудет. Не он, так его дети и внуки заплатят за беспамятство.
