Светлана Бондаренко - Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1967-1971
Как же возник этот странный разрыв читательских и профессионально-критических оценок?
2. Как это делается?
Придется углубиться на несколько лет назад. В историю вопроса, как говорят ученые.
Первой повестью Стругацких, заслужившей отрицательную оценку в критике, была «Далекая Радуга». Вот основной упрек, обращенный к повести и только что повторенный В. Свининниковым в сентябрьском номере «Журналиста»: «Надуманный, из пальца высосанный морально-этический конфликт: кого спасать — ученых ли, чьи знания очень нужны планете, или детей. Трижды прав Ю. Котляр, который заметил в своей критической статье, что такой конфликт решается однозначно при любом общественном строе (спасаются всегда дети. — Р. Г.), не то что в коммунистическом будущем».
Оставим на совести В. Свининникова более чем странную оговорку о том, что «при любом общественном строе» детская жизнь ценится всегда дороже любых знаний, нужных государству. (Он, видимо, плохо знает историю вообще, а историю гитлеровского райха в особенности — хотя об опытах эсэсовских ученых над детьми писали не только в специальных статьях.) Дадим В. Свининникову, как говорится, режим наибольшего благоприятствования: будем считать, что критик думал только о социалистическом строе, при котором детская жизнь, казалось бы, должна цениться выше любых знаний, необходимых обществу.
Внешне этот тезис выглядит красиво. По сути же он является проявлением того самого абстрактного гуманизма, который неоднократно критиковался на страницах самого «Журналиста».
Достаточно напомнить имена пятнадцатилетнего Чекалина, семнадцатилетней Космодемьянской, советских и вьетнамских мальчиков-разведчиков, в литературе — например, Ивана из великолепного рассказа Богомолова «Иван». Во всех этих жизненных эпизодах возникал конфликт, «из пальца высосанный» Стругацкими: взрослые, сильные люди решили, посылать ли им на смерть детей ради знаний, необходимых отряду, корпусу или армии. Посылали детей, испытывая муки, боль, злобу на самих себя, — и все-таки посылали! Потому что отстаивали нечто, в их глазах более ценное, чем даже детская жизнь, — отстаивали социальные и духовные основы своей Родины.
В «Далекой Радуге» возникает конфликт между этими людьми, людьми социалистического сознания, и героями, представляющими взгляды новой эпохи — коммунизма. В ситуации, когда уже никто не посягает на основы справедливого общества — и только тогда! — жизнь ребенка становится абсолютной ценностью. Стругацкие стремились уловить момент духовного перехода людей от социалистических к коммунистическим нормам жизни. А их упрекают, что коммунистические нормы якобы действуют «при любом общественном строе»!
Вряд ли имеет смысл вспоминать здесь критику следующего романа — «Трудно быть богом», так как нынче даже такой решительный противник Стругацких, как В. Свининников, фактически вынужден признать ее полную несостоятельность. Стругацких упрекали в том, что они отрицали необходимость вмешательства человека в ход исторического процесса. Между тем, как раз идею такой необходимости они вынесли даже в заголовок своего романа!
«Хищные вещи века»… Критическая артиллерия била уже по площадям! Напомним хотя бы аргументы самой последней статьи — реплики в споре А. Белоусова: Стругацкие не имели права «вопреки элементарной логике» (!) разоблачать буржуазную идеологию, не описав тут же социальную структуру «неостроя». Как будто бы задолго до Стругацких учитель советских писателей Горький не написал, скажем, пьесы «На дне», где нет ни слова о финансовом капитале, но которая целиком была направлена против буржуазной этики и идеологии. Право, неловко напоминать такие азбучные примеры доктору филологических наук…
Еще более удивителен второй аргумент А. Белоусова: дескать, мрачная картина распада Страны Дураков, угрожающего всему человечеству, никак не согласуется с традициями советской фантастики, воспевающей человека-творца. Подобно В. Свининникову, А. Белоусов, едва речь заходит о фантастике, превращается сразу в поборника абстрактного гуманизма. Начисто забыто, что человечество даже в будущем встретит неизбежную классовую борьбу, которая по мере усиления социализма будет приносить новые и временами необычные формы. Забыто, что разоблачение буржуазного мира и идеологии (только об этом мире идет речь у Стругацких, это признает и А. Белоусов) вовсе не означает унижения ВСЕГО человечества, а только одного — отмирающего общественного строя (один из персонажей пишет диссертацию о Стране Дураков — «Инстинктивная социология разлагающихся общественных формаций»). С каких это пор в советской критике разоблачение буржуазного мира считается несовместимым с нашими традициями?
Просто по аналогии я представил, как критик, подобный А. Белоусову, разбирает «Щит и меч» Кожевникова: изображение распада гитлеровской Германии, бесспорно угрожавшей всему человечеству, противоречит традициям возвышенного изображения человека-творца. Нет, такой предельно внеклассовый, асоциальный подход к теме совершенно невозможен в обычной критике! А вот в критике, занимающейся проблемами фантастики, он, к сожалению, возможен.
Последние романы Стругацких: «Улитка на склоне», «Второе нашествие марсиан», «Обитаемый остров» — снова стали мишенями критических упражнений. Не буду подробно касаться «Улитки на склоне», так как роман напечатан не полностью, к тому же частями в двух разных изданиях, еще не известно, как слаженными, — судить о нем трудно. Но даже по напечатанным отрывкам совершенно ясно, что «Улитка», во всяком случае, не имеет ничего общего ни с лагерной тематикой — как это почему-то примерещилось А. Белоусову (он, видимо, просто не читал ленинградского отрывка о Лесе), ни тем более с разгулом технического прогресса, как это полагает В. Свининников.
«Второе нашествие марсиан» — это апокалипсис по А. Белоусову и клевета на человечество по И. Краснобрыжему. Критики просто забыли задать себе элементарный вопрос — каков жанр разбираемого произведения? Им, видимо, кажется, что при разборе фантастики обыкновенные профессиональные приемы уже становятся излишними.
Между тем, «Второе нашествие» — повесть сатирическая. В ней высмеиваются беспринципные приспособленцы, готовые предать Родину ради дешевого пива и сохранения пенсии. А любимый герой авторов — это человек, с оружием и пером борющийся против завоевателей.
Конечно, численно мещане в повести преобладают. Но общеизвестно — у сатиры свои законы. Отнюдь не сравнивая масштабы дарований, напомним, что в «Ревизоре» был тоже собран паноптикум моральных уродов, которым автор не противопоставил даже одного положительного героя. И Гоголя упрекали за это, но реакционная точка зрения не удержалась в памяти потомства.
