Николай Полетика - Вoспоминания
Тогда будет создано «дело» с судом и прочими последствиями.
Все это произошло в конце августа или в начале сентября 1936 года, когда Ягода еще находился на свободе и был наркомом связи СССР.
В ту же ночь под утро или в следующую ночь Юрий и Долматов были арестованы.
Так завязалось «дело», столь обычное и шаблонное в СССР для этих лет.
Друзья нашли Юрию порядочного человека в качестве защитника – члена коллегии защитников. Он бесплатно защищал брата и Долматова.
Следствие по их делу тянулось два месяца. Следователи старались припутать к этому делу и меня. Но никакой связи между «преступниками» и мной следователю НКВД не удалось установить.
На другой день после ареста Юрия на меня в университете обрушился заведующий кафедрой новой истории проф. А.И.Молок, который еще недавно, в мае 1936 года, пригласил меня на работу в университет:
«Почему вы, Николай Павлович, не пришли в деканат истфака и не сообщили, что ваш родной брат арестован?» Я ответил: «Мне известно, что члены партии обязаны сообщать в партком об аресте близких родственников. Но я беспартийный и не думал поэтому, что обязан сделать такое сообщение. К тому же, деканат получил сведения об аресте моего брата и помимо меня, ибо вы сами узнали об этом, вероятно, в деканате».
А.И.Молоку было нечего возразить на мои слова, но на истфаке, пока шло следствие по делу Юрия, ко мне стали «присматриваться». Никаких свиданий с родными, даже с женою, Юрию до окончания следствия, не давали. Но его жене разрешили носить Юрию в тюрьму передачи.
Наконец через два месяца дело было передано в «особое присутствие» ленинградского городского суда. Адвокат сделал все что мог, но приговор был предрешен заранее. К тому же на суде Юрий и Долматов, надеясь на «беспристрастие» и «честность» суда, заявили, что показания, данные ими на предварительном следствии, были получены от них силой, и они, подсудимые, отказываются от своих показаний. Это еще более раздражило суд, который приговорил их по ст. 58-10 Уголовного кодекса (клевета и агитация против советской власти) к заключению каждого на 5 лет в лагеря Дальнего Севера с поражением в правах и запрещением жить в больших городах.
Это был по тем временам очень жестокий приговор.
Мне было разрешено только одно свидание с Юрием. Одно свидание было разрешено и нашей матери. Жене Юрия, насколько я помню, было разрешено несколько свиданий.
Не буду говорить о своем свидании с Юрием. Оно длилось всего полчаса и было очень горьким. Я обещал Юрию помочь его жене и дочери, чем могу, если уцелею. Мы все время плакали и старались успокоить друг друга. Тюремщики равнодушно смотрели на нас. Для них это была столь обычная и столь привычная картина…
Мама решила приехать в Ленинград, чтобы проститься с Юрием. Ведь было неизвестно, выдержит ли Юрий 5 лет тяжелой физической работы в лагерях Дальнего Севера и проживет ли мама эти 5 лет до окончания ссылки Юрия. Маме было больше 60 лет, и она была почти слепой. Но она решила все-таки поехать в Ленинград, где ни разу в жизни не была. Отчим проводил ее из Конотопа, где они жили, до станции Бахмач и там посадил ее на поезд Бахмач-Ленинград.
Мама ехала в бесплацкартном вагоне третьего класса, набитом самым простым людом, надеясь на помощь и заботу спутников. Пассажиры вагона как только узнали, что она едет к сыну, осужденному на 5 лет, что ее сын – беспартийный, что он работал у Горького в журнале «Наши достижения», всю дорогу о маме заботились, как о родной сестре. Я. встретил мать на Витебском вокзале и ушел с ней, провожаемый благословениями и пожеланиями ее попутчиков, которые крестились нам вслед.
Свидание мамы с Юрием прошло очень тяжело, и они простились друг с другом навсегда, не рассчитывая на встречу через 5 лет. К счастью, этот расчет оказался ошибочным. Мама дождалась возвращения Юрия с Колымы, где он пробыл до окончания войны, то есть около 10 лет, и увиделась с Юрием.
После свидания с Юрием мама просила показать ей Ленинград, о котором она знала лишь по описаниям Пушкина, Гоголя и Достоевского. Показать ей я ничего не мог, т.к. она ничего не видела, кроме смутных контуров. Она просто хотела поговорить со мной и дать мне последние напутствия и советы, не зная, уцелею ли я в кровавой бане 30-х годов.
Мы гуляли по Ленинграду несколько часов, часто присаживались и отдыхали. Я рассказал маме, что Ленинград 1936 года уже не тот, который я застал, приехав сюда в 1923 году. В Ленинграде 1923 года еще было много от Петербурга, бывшей столицы. Москва постепенно подрывала значение Ленинграда как центра культуры, дававшего два столетия импульс всей России. Теперь Москва хотела сама стать центром страны.
Мама говорила о моем будущем и умоляла, чтобы я берег себя в разразившейся с 1934 года катастрофе:
«Будь осторожен! Ты видишь, к чему привело Юру одно неосторожное слово! Если с тобой случится то же самое, что случилось с Юрой, я этого не переживу».
Она опасалась, что при обыске у меня НКВД может найти какие-либо компрометирующие меня рукописи и документы. Я признался, что храню несколько таких документов, в том числе запись беседы Зиновьева со знаменитым английским экономистом Кейнсом в 1925 году. Мама взяла с меня честное слово, что я сожгу эти материалы, что я и сделал после ее отъезда из Ленинграда.
"С Юрой мне вряд ли придется свидеться, – говорила мама, – но ты вскоре будешь защищать докторскую диссертацию, и от этого зависит твое будущее. Поэтому не пиши часто Юре и не посылай ему посылок.
Связь с «политическим преступником», а Юра сейчас как раз является им, может помешать твоей защите и утверждению тебя как доктора наук и профессора, может повредить положению и других братьев. Поэтому заботу о посылках для Юры на Колыму я беру на себя. Я и другим сыновьям скажу и напишу то же самое, что сейчас говорю тебе: посылайте деньги мне, кто сколько может, а я буду посылать Юре посылки с продуктами".
Так мы помогали Юрию, не подвергаясь упрекам со стороны «органов» или ближайшего начальства за связь с «преступником».
Мама была в Ленинграде всего три или четыре дня. Я посадил ее в бесплацкартный вагон третьего класса («Мне так легче и спокойнее на душе», – говорила она) на Витебском вокзале на поезд Ленинград-Бахмач, телеграфировал отчиму, чтобы он мог встретить мак:у в Бахмаче. Она приехала в Бахмач благополучно, окруженная заботой и помощью пассажиров.
Юрий оставался в пересыльной тюрьме Ленинграда до весны и тепла, для того, чтобы часть «этапа» на Колыму (отрезок Охотск – Магадан) проехать морем с другими ссыльными, отправленными на Колыму. И тут, в ожидании весны и этапа, произошло нечто фантастическое и невообразимое: 3-го апреля 1937 года Ягода был арестован и присужден к смерти за соучастие в преступлениях Зиновьева, Каменева и др. Юрий, сам того не зная, оказался «провидцем».
