Симона де Бовуар - Сила обстоятельств: Мемуары
Оставалось — ибо Амаду был последователен — познакомить нас с табачным производством. «Кашоэй в часе езды отсюда», — сказал нам преподаватель, у которого мы обедали. Понадобилось три часа, чтобы преодолеть изрытую колдобинами дорогу, трудности которой мучительно отразились на опоясывающем лишае Сартра. Мы увидели две-три уединенные лачуги, возле которых произрастал табак. Город мирно расположился на обоих берегах реки; старые дома, старые церкви, мы там побродили. Потом зашли в плохо освещенный ангар, там измученные женщины топтали босыми ногами табачные листья; к едкому запаху сухих растений добавлялся запах отхожего места, где на солнце разлагались кучи нечистот, и у меня появилось ощущение, будто это ад, где женщины обречены топтать свои испражнения. На выходе они толкали друг друга, торопясь смочить ноги под струйкой грязной воды: ни умывальника, ни колонки, хотя в нескольких шагах протекала река.
Последняя экскурсия привела нас как-то утром в глубь залива, в нефтяной город. Одно из достижений Бразилии, ее гордость — в том, что нефть ныне национализирована. В 1953 году Варгас, под давлением антиамериканских настроений, установил государственную монополию на «Петробраз»: ни один иностранный капитал не мог теперь получить доступ к добыче нефти, что нанесло удар американским нефтяным компаниям. Через год «американский» клан довел Варгаса до самоубийства, но монополия сохранилась. Огромный нефтеперерабатывающий завод располагается на берегу океана: мы видели его сверху, где на возвышенности построен весьма комфортабельный рабочий городок. По сравнению с крестьянами пролетариат в Бразилии представляет собой аристократию, и на ее вершине находятся рабочие «Петробраза».
Такие поездки давали нам возможность физически познать бразильскую землю, изрезанность ее берегов, краски ее лесов. И в то же время друзья просветили нас относительно политической ситуации, в которой поначалу нам трудно было разобраться.
Мы попрощались с сестрами Т. и с Вивалдо: он с лихорадочным нетерпением ожидал приезда африканского преподавателя, который должен был обучать его языку наго. Покидая веселую и промокшую Баию, ее желтую топь, ее черные толпы, ее церкви, где изображения Христа — это фетиши, ее алтари, где гипсовые святые изображают африканские божества, ее рынки, ее фольклор и ее крестьянские колдовские чары, мы знали, что попадаем в другой мир. Три часа самолета. Земля ощетинилась зубчатыми горами, «перстами Божьими», лысыми пиками, конусообразными выступами; я увидела залив, усеянный островками, и такой обширный, что мой взгляд не мог охватить его целиком. Рио. Некрасивая, многолюдная дорога, перенаселенные широкие улицы, где раскачивались предвыборные плакаты, туннель привели нас к нашему отелю в Копакабане.
Красота Копакабаны до того непритязательна, что ее нельзя уловить на почтовых открытках, и понадобилось какое-то время, чтобы я прониклась ею. Я открыла свое окно на седьмом этаже, в мою комнату ворвался горячий пар со свежим запахом йода и соли и рокот огромных волн. Линия высотных зданий следует на протяжении шести километров мягкому изгибу обширного пляжа, где затихает океан; проложенная вдоль этой линии совершенно ровная улица не препятствует встрече вертикальных фасадов и плоской поверхности песка; строгость архитектуры соответствует наготе земли и воды. Единственное цветное пятно на фоне белизны песчаного берега — красно-желтые с черными вкраплениями бумажные змеи. Дело было зимой, и между водой и шоссе виднелись лишь редкие силуэты, застывшие или подвижные. Рано утром приходит местная прислуга, потом, около восьми часов, — служащие, люди, которые работают днем, затем праздные и дети. Купаются мало, воды слишком бурные; в других местах есть бухточки и лучше укрытые берега, а здесь смачивают ноги, вытягиваются на солнце или играют в футбол. Трудно было представить себе, что это беспечное уединение, суровое великолепие океана и скал принадлежат плотно населенному городу. По вечерам туман с запахом парильни приглушал огни зданий и неоновый свет вывесок, казалось, нечего больше желать в мире, кроме этого мерцания и этой свежей влажности.
В Копакабане 300 000 жителей, в основном это крупная и мелкая буржуазия; приятно было прогуливаться между красивыми зданиями, зачастую построенными на сваях, в стиле Ле Корбюзье. Квартал замирает у подножия скалы, на которую взбираются какие-то дороги, но пересекают ее чаще всего через туннели. Рио весь целиком дыбится небольшими холмами и конусами, в которые упираются улицы и которые прорезают дороги. Эти горбы покрывает зелень, лес заполняет город, осаждаемый еще и океаном: ни одно большое поселение не сливается так полно с природой. Прогулка в автомобиле по Рио — это бесконечные подъемы, кружение, внезапные низвержения, крутые спуски с неожиданными великолепными видами на прибрежные утесы и гирляндой пляжей. С Коркавадо, где на высоте семисот метров водрузили тридцатиметрового Христа, вас ослепляет этот городской и дикий пейзаж.
В высоту город вознесся лишь в дорогих кварталах; он простирается так далеко, что шоферы разделили его на две зоны: такси севера никогда не ездят в южную часть, и наоборот. Иногда мы пересекали некрасивые рабочие районы севера, но хорошо узнали только юг. По вечерам Рио блистал: ожерелья, длинные колье, цепочки, пояса из драгоценных камней обвивались вокруг его темной плоти. В серо-голубой дымке сумерек я предпочитала маленькие улицы с их закрытыми лавками. Есть в Рио что-то усталое и поблекшее — черно-белые мозаичные тротуары растрескались, асфальт вспучивается, стены шелушатся, мостовые грязные, но солнце и толпа заслоняют это. В простонародных кварталах, окутанных тьмой и молчанием, витают призраки и сожаления.
Из трех миллионов обитателей Рио семьсот тысяч проживают в трущобах — фавелах; изголодавшиеся крестьяне, которые зачастую приходят издалека искать счастья в городе, скапливаются на брошенных владельцами землях: болотах, каменистых пригорках. Если из досок, картона, кусков железа они успевают построить хижину, власти не считают уже себя вправе прогнать их. В самом сердце Рио на обрывистых холмах изобилуют фавелы. Чтобы скрыть их нищету, один ответственный за туризм чиновник предложил размалевать их: начинание забросили на полпути, но несколько хижин оказались раскрашены в яркие цвета. Взобравшиеся на самые высокие вершины, господствующие над городом и океаном, некоторые из этих кварталов на расстоянии кажутся счастливыми деревнями. Бразильцы не любят показывать свои фавелы. Однако Тереза Карнейро, с которой мы познакомились в Париже, дала нам возможность посетить одну из них. Это было селение в Копакабане из четырех тысяч душ, в большинстве своем черных, расположенное ступенями на бугре более ста метров высотой. Оно походило на все другие — нищета, грязь, болезни, но была у него одна особенность: там жила монахиня, которую звали сестра Рене или просто Рене. Дочь французского консула, потрясенная в юности бедствиями испанского народа, она постриглась в монахини и работала вместе со священниками, живущими жизнью рабочих. Ей посоветовали поехать в Рио. С согласия владельца она «захватила» кусок земли, где мужчины из фавелы помогли ей оборудовать диспансер и школу. Светловолосая, розовощекая, с высокими скулами, почти красивая, Рене носила синий халат санитарки. Она поразила нас своим умом, своей культурой и материалистическим здравым смыслом. «О Боге со здешними людьми станут говорить, когда у них будет вода… Сначала сточные канавы, а уж потом мораль». Несколько тамошних женщин помогали ей, и она пыталась воспитать себе заместительниц. Белое меньшинство, довольно многочисленное, сосуществовало рядом с черными, и она боролась с их расизмом. У нее были свои проблемы. Прямая, непосредственная, без тени самодовольства, она обезоруживала любые упреки, которые обычно можно адресовать дамам-патронессам и сестрам милосердия, ибо не смотрела на людей, которым служила, глазами общества и Бога, а скорее их глазами смотрела на общество и Бога.
