Стивен Фрай - Хроники Фрая
Возможными коллегами Ричарда по бродвейской постановке были два американца — Джеймс Нидерландер, владевший, судя по всему, половиной театров Америки, и Терри Аллен Крамер, владевшая, похоже, половиной недвижимости Манхэттена. Это были серьезные, видавшие виды бизнесмены. Они вбили себе в головы, что танцевать англичане не могут, а когда у американского продюсера застревает в голове какая-то мысль, выбить ее оттуда не способно ничто — ни «Мистер Мускул», ни тринитротолуол, ни электрошоковая терапия.
Джеймс Нидерландер веровал, что знает секрет хорошего мюзикла.
— В нем есть душа, — сказал он мне в ресторане «Берег басков» — за ленчем, на котором присутствовали Терри, Майк и Роберт. — Я видел ваше шоу в Лондоне и сказал жене: «Лапушка, у этого шоу охеренная душа. Охеренная, мы должны его поставить». И она со мной согласилась.
— Но для этого нужна настоящая хореография, — пророкотала Терри.
Терри Аллен Крамер любила повторять, что она хоть и не богатейшая женщина Америки, зато налогов наверняка платит больше любой из них. Одно время она владела большей частью акций «Коламбия Пикчерз», а кроме того, держала очень серьезные деньги в добыче нефти и в недвижимости, куда входил и квартал, вмещавший воспетый Труменом Капоте «Берег басков». Когда я приехал туда на ленч, раздражительная надменность официантов едва не повергла меня в паралич. Нью-Йорку свойственно задирать нос и проводить тонкие классовые различия в мере гораздо большей, чем Лондону. Высокомерные лифтеры в перчатках и ливреях, швейцары, водители и maîtres [182] способны обратить в ад жизнь каждого, кому недостает социальной самоуверенности. Меня же, одиноко высадившегося на чужом берегу, покинула вся накопленная за годы жизни легкость манер, позволявшая мне сходиться лицом к лицу с официантами «Ритца» или «Ле Каприс». Заграница штука паршивая, любил говорить Георг VI. Как бы высоко ни забрались вы по общественной лестнице у себя дома, заграница заставит вас соскользнуть с нее туда, где кишат змеи, и начать подниматься заново.
— Дааааааа? — прошелестел, подплыв ко мне, официант, когда я с деланным безразличием оглядел ресторанный зал, — сама натужность, с которой я пытался соорудить на лице выражение моей небрежной уместности здесь, с головой выдавала ощущаемые мной приниженность и неполноценность.
— Ээ, мм, да. Я встречаюсь здесь кое с кем, ленч, но, боюсь, пришел немного раньше, чем… следовало… э-э… извините.
— Имя?
— Стивен Фрай. Извините.
— Сейчас посмотрю… Нет, на это имя столик не заказывался.
— О. Извините! Нет, это мое имя, извините.
— А! Так на чье имя бронирован столик?
— По-моему… я думаю, на фамилию Крамер. Извините. У вас заказан столик для Терри Аллен Крамер?
Впечатление было такое, что кто-то щелкнул выключателем и зажег свет. Все лицо официанта озарилось улыбкой, снисходительное презрение, читавшееся в каждом его движении, сменилось слюнявым самоуничижением, трепетным вниманием и истерической почтительностью.
— Я уверен, сэр, миссис Крамер понравится, если мы усадим вас поудобнее и принесем вам бокал шампанского или, быть может, коктейль? Не желаете ли почитать что-нибудь, пока ждете? Миссис Крамер обычно запаздывает на десять минут, так, может быть, оливки? Пепельницу? Что-нибудь? Все, что вам будет угодно. Благодарю вас, сэр.
0 господи. Она действительно запоздала на десять минут, а войдя, повела в зал Джимми Нидерландера, Майка Оккрента и Роберта, к тому времени присоединившихся ко мне, сидевшему на неудобной софе ресторанного предбанника.
Как только мы уселись, для Терри принесли телефон, поставили его на наш стол и включили в стенную розетку. И пока продолжался ленч, она время от времени выкрикивала в трубку указания, предназначавшиеся для мелюзги из ее офиса.
Когда настал черед пудинга, она оглядела всех сидевших за столом.
— Десерт кто-нибудь хочет? Хотите десерт, мальчики? — Я с энтузиазмом закивал, и Терри громко хлопнула в ладоши: — Андре, тележку со сладким.
К нам послушно подъехала le chariot à ptisseries, нагруженная изысканными délices.[183] Терри Аллен Крамер указала на особо роскошную башню, сооруженную из сливок, глазурированных печеньиц и засахаренных фруктов.
— Это что такое? — рявкнула она.
Андре приступил к хвастливым объяснениям:
— Это mousseline,[184] мадам, взбитый в sabayon вместе praline [185] и souffline … — И так далее.
Терри, прервав его, поднесла ладонь к девственной поверхности великолепного творения, черпанула его, облизала, громко чмокая, пальцы, поразмыслила с миг и сказала, отвернувшись:
— Уберите это дерьмо.
У меня и у Роберта отвисли челюсти. Позже Майк высказал предположение, что она проделала это, дабы произвести на нас впечатление своей беспощадностью, дать нам понять, что ей ничего не стоит списать нас в утиль, что пленных она не берет. Я же подумал просто, что это самый некрасивый поступок из когда-либо совершавшихся на моих глазах, а мне довелось однажды наблюдать, как в вестибюле четырехзвездного отеля мужчина вытащил из штанов член и помочился на стойку портье, забрызгав его самого и двух случайных свидетелей.
Терри, увидев, что мы уставились на нее, безжалостно улыбнулась.
— Десерт был дерьмовый. А дерьмо, оно и есть дерьмо. Да, так говорила я вам, насколько важна для нас хореография?
Если этот ленч был проверкой, мы ее так или иначе прошли: Терри и Джимми согласились оплатить постановку.
Я возвратился в Англию, и мы с Хью уселись за сочинение пробного эпизода телешоу Фрая и Лори, запланированного для показа в следующем году.
— Нам необходимо турне, — сказал Хью.
— Турне?
— Если мы должны будем проехаться с выступлениями по стране, нам хочешь не хочешь придется написать для них материал. Показывать «Дракулу» или «Шекспировский мастер-класс» нам не позволят… только новые сценки.
Хотя известны мы по-настоящему не были и уж определенно не обладали славой, которую начинали приобретать Гарри и Бен, оказалось, что в колледжах и университетских городах спрос на нас существует, и не так чтобы маленький, и это позволило составить расписание турне. Мы встречались, писали, подолгу смотрели в окно, расхаживали по комнате, покупали «бигмаки», подолгу смотрели в окно, отправлялись на прогулки, рвали на себе волосы и кляли все на свете, подолгу смотрели телевизор, покупали новые «бигмаки», снова кляли все на свете, писали, взвизгивали от ужаса, когда часы говорили нам, что прошел еще один день, просматривали написанное, стонали и договаривались о завтрашней встрече и о том, кто на этот раз принесет с собой кофе и «бигмаки».
