Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина
Жуч. — Я человек достаточно воспитанный, чтобы предпочитать идейные формы всяким другим.
Цед. — Значит, грубые формы антисемитизма вы осуждаете, и если б вам пришлось выразить свое мнение в печати, вы их осудили бы?
Жуч. — Я не литератор и такой необходимости не предвижу.
Цед. — О, вот какой вы! Я не ожидал. Вы, следовательно, сочувствуете погромам?
Жуч. — Нет, погромам я не могу сочувствовать.
Цед. — Почему же не выразить им осуждения?
Жуч. — Борьба между расами, славянской и семитической, — фатальная борьба и, думаю, непримиримая. Поэтому я стал бы на сторону сионистов, если мог бы верить искреннему желанию евреев поселиться в Палестине.
Дед. — Вы полагаете, что они лгут?
Жуч. — Нет, не полагаю. Они просто ошибаются.
Цед. — Вы не хотите быть побежденным?
Жуч. — Евреями?
Цед. — Нет, в этом споре?
Жуч. — Я достаточно ясно выразился. Да и что я? Достаточно тлю, что есть русские писатели, которые оправдывают Иуду.
* * *…Говорил горячо, ударял кулаком об стол, и вдруг поймал себя на актерстве, подумал, не развил ли в себе замашки.
…Власть обращает внимание на мелочи, а важное пропускает. Мелочи всегда были важнее.
…Душевная муть не проясняется, а густеет. Человек живет в атмосфере кровавых образов и злобных представлений. Чем бороться с этой растущей волной взаимной ненависти?
17 августа.
Была интересная беседа с Костромским губернатором Веретенниковым. Рассказывал, что раз Куропаткин и Витте вместе возвращались от царя.
— «Проздравляю вас с новым городом», — сказал Витте.
— «С каким?» — спросил Куропаткин.
— «С Дальним. Государь уже утвердил». И Витте развернул план города.
Куропаткин не имел денег на Порт-Артур. Дальний стоил 42 миллиона.
П. А. Столыпин приехал от царя взбешенный и рассказывал своему брату, что царь ему сказал:
— «Видели, как «Нов. Вр.» мешает вас с грязью?»
П. А. Столыпин прибавил к этому:
— «Если б Меньшиков говорил не обо мне, я оштрафовал бы «Нов. Вр.» на 3000 руб. но новому закону, по которому не дозволяется унижать власть».
Вот и доказывается, что у П. А. Столыпина есть большая недохватка в голове, — сейчас же кулачки и показывает.
19 августа.
С 5 1/2 до 7-ми сидел А. И. Извольский, министр иностранных дел. Он развивал свою программу по поводу соглашения с Японией и Англией. «Япония лет 10 нас не тронет. Воевать там нам невозможно. Манчжурию мы разделили на 2 района. Японии будет южный, мы — север, который Японии не нужен. Японцы плохие колонизаторы. Они воины. В Европе назревают события. Мы должны быть свободны в Европе и поэтому необходимо обеспечить себя в тылу. Поднимаемся мы только удачной войной с кем-нибудь, все равно с кем. Нам надобна не столь большая, но хорошая армия». На мои вопрос о проливах он сообщил, «как Алексею Сергеевичу, а не как журналисту», что в этом вопросе Англия будет за нас. Не врет ли? Остается Германия.
«В прошлом году со мной говорили как с представителем Турции и Персии. «Если Россия не умеет ввести у себя порядок, то мы введем, пошлем свои корабли». Вот до чего доходило дело! Я теперь буду говорить совсем иначе. Уже в Свинемюнде, благодаря соглашению с Японией, я мог говорить тверже, чем в прошлом году. В будущем наследство Австрии. На Балканах мы вместе с Болгарией. Хорошо, что мы с ней столкнулись в резком кризисе. Это на пользу обеим сторонам. Рыбная конвенция с Японией невыгодна, но она определена Портсмутским миром. Приходилось отстаивать всякую запятую».
Упомянул о расстройстве своего здоровья, хотя он выглядывает очень крепким и здоровым человеком. — «Меня критикуйте, без критики нельзя обойтись, но относитесь к моей политике беспристрастно. Набеги нашей газеты вредны для России».
И говорил о плохой администрации.
— «Людей нет. Посла в Японию не могу найти. Мой двоюродный брат был 30 лет в Париже, куда же я его могу послать?» Вообще он говорил, как деловой человек. В деле роспуска 2-й Думы он был за роспуск ее после отказа Думы утвердить временные законы по 87 статье. Так бы поступили в Европе. Столыпин не соглашался, выжидал более резких проявлений. Столыпин стоял твердо на соблюдении 17 октября. «Можно роспускать Думу, но не трогать конституцию».
* * *В «России» печатается рассказ о сношениях Кладо с фон-Миних. Чисто интимная история. У этой Миних впереди миллионы. Сама она 40-летняя старая дева, бегающая за мужчинами. Мужчины бегают за ее миллионами.
* * *Осматривал собор на месте убийства Александра II. Довольно эффектный. Он будет конкурировать с другими церквами. Архитектор Парланд. Английская физиономия. «Английский немчик». Если бы Александра II не убили, не было бы ему такого превосходного памятника никогда.
* * *…Чем дольше живет человечество, тем менее в нем простору и успеха насилию. Разумная свобода достигается трудно, не по приказу, не в короткий срок, не насильственным ускорением истории. Нужны настойчивые, продолжительные усилия и труд, неутомимая борьба с роковыми препятствиями и случайностями, борьба силой просвещения — единственно надежным путем.
Лидо, 11 ноября.
Сегодня мне 73 года. Ужасно много, зато осталось мало. Я выехал 2 сентября. Во вторник утром в Берлине. В среду видел Гардена. В 10.25 выехал на Верону. В четверг приехал в Венецию.
14 ноября.
…Молодость везде хороша. Толстой умер 80 лет. Пушкин — 37, Байрон — тоже. Рафаэль тоже 37-ти лет, Христос 30-ти. Вот настоящие гении! Чем был бы Толстой 37-ми лет? Когда долго живешь и работаешь, то, конечно, кое-что сделаешь. И Лермонтов был бы гениален, и Гоголь — тоже. Он кончил писать почти около 37 лет, если не считать бесплодных усилий на переписку с друзьями.
Как уцелел «Дневник» А. С. Суворина?
Можно с уверенностью предположить, что вряд ли «Дневник» стал бы достоянием нашей революционной общественности, если бы не какие-то, пока неизвестные обстоятельства, в силу которых рукопись «Дневника» попала к скончавшемуся в 1919 г. сотруднику «Нового Времени», довольно известному в старые годы шахматисту, Ю. О. Сосницкому. Последний предпринял было даже некоторые шаги в сторону подготовки материала для опубликования, сделав своего рода «ключ» к тексту — опись, заключающую в себе перечень Суворинской записи по годам, месяцам и числам. Перечень совершенно сходится с печатаемым нами ныне материалом. Отсюда остается заключить, что наблюдающиеся в тексте «Дневника» пробелы следует отнести не к исчезновению, или сокрытию некоторых дат «Дневника», а скорее всего к авторскому пропуску, ибо запись велась Сувориным не строго систематически, о чем уже говорилось в предисловии и что неоднократно подчеркивается в самом «Дневнике».
