Святослав Рыбас - Сталин
а) приравнивал по своему значению железнодорожные грузы, колхозное имущество и кооперативное имущество — к имуществу государственному;
б) карал за расхищение (воровство) имущества указанных категорий минимум десятью годами заключения, а как правило — смертной казнью;
в) отменил применение амнистии к преступникам таких „профессий“.
Без этих (и подобных им) драконовских социалистических мер невозможно установить новую общественную дисциплину, а без такой дисциплины — невозможно отстоять и укрепить наш новый строй.
Я думаю, что с изданием такого закона нельзя медлить»229.
Постановление ЦИК и СНК СССР об охране государственного и колхозного имущества вышло 7 августа.
Из докладной записки Менжинского Сталину от 31 августа 1932 года видно, что ОГПУ тотчас отреагировало: «…арестовано за август 640 чел., из них: за битье стекол и бросание камней в поезда 67 чел., за наложение препятствий на путь — 11 чел., за перекрытие тормозных кранов и остановку поездов в пути 16 чел., за нанесение побоев поездным бригадам 181 чел., за дебош на ст. 340 чел., за прочие проявления — 640 чел.»230.
В августе за эти преступления было осуждено: 43 человека к расстрелу, 86 — на 10 лет заключения, 17 — на 8 лет, 61 — на 5 лет.
Менжинский отмечал, что по сравнению с предыдущими месяцами в августе хищения на транспорте сократились на 58 процентов.
Восьмого сентября Политбюро утвердило «Закон об охране общественной собственности». Государство объявляло, что вся социалистическая собственность находится под его защитой.
Таким образом, Сталин признал, что относительно мирный период индустриализации закончился, что традиции частнопредпринимательской экономики неискоренимы и их надо выкорчевывать карательными средствами. Одновременно были приняты меры против спекулянтов (торговцев-некрестьян) продовольствием, перекупающих хлеб у крестьян и вздувающих цены на частных рынках.
Инструкция по применению закона была проникнута духом гражданской войны и напоминала жестокие документы ВЧК. Ограниченность ресурсов подталкивала и Сталина к созданию максимально простых и контролируемых механизмов управления. Однако страх наказания не давал нужного результата.
Повсеместно в колхозах председатели, агрономы, местные коммунисты оказывали сопротивление действиям хлебозаготовителей и контролеров, скрывая от учета урожай, чтобы поддержать бедствующих земляков. Сталину пересылались протоколы допросов попавших в шестеренки карательного механизма этих несчастных смельчаков, которые, как следовало из протоколов, знали, что им не избежать наказания, но продолжали исполнять свой христианский долг.
Сталин не захотел (или уже не мог) увидеть в разворачивающейся трагедии страдающих людей. Выпущенная пуля уже не могла вернуться обратно.
С Украины, Кубани, Поволжья и других территорий шли сводки о срыве хлебозаготовок. Надо было принимать дополнительные меры.
Двадцать второго октября 1932 года Политбюро решило в целях усиления хлебозаготовок командировать на две декады полномочные комиссии: под руководством Молотова — на Украину, под руководством Кагановича — в Северо-Кавказский край. Эти районы были ключевыми, там выполнялась почти половина всего плана хлебозаготовок. По составу комиссий видно, что это были комиссары с чрезвычайными полномочиями: «…сломить саботаж хлебозаготовок села и сева, организованный кулацким контрреволюционным элементом, уничтожить сопротивление части сельских коммунистов, ставших фактическими проводниками саботажа, и ликвидировать несовместимую со званием члена партии пассивность и примиренчество к саботажникам».
В ноябре 1932 года на Кубани было «вычищено» из партии 43 процента коммунистов, 5 тысяч арестовано. Всего на Северном Кавказе лишились свободы 15 тысяч человек.
Двадцать первого ноября Политбюро утвердило присланное Кагановичем и Шеболдаевым постановление Северо-кавказского крайкома о выселении в двухдневный срок двух тысяч семей, «отказывающихся от обработки земли и срывающих сев».
В декабре 1932 года было выселено на Урал и население всей «злостной» станицы Полтавской, 9187 человек. Показательно, что на место «учителей, врачей, техников, полковников и есаулов» (выражение Кагановича) из засушливых районов Ставрополья переселялись красноармейцы, сельские коммунисты и комсомольцы, то есть подобно временам Ивана III неблагонадежное население замещалось благонадежным.
К 5 декабря 1932 года Шеболдаев в донесении в ЦК информировал, что выполнено 80 процентов годового плана.
Практику замены ненужных и вредных людей никто из начавших эту операцию не мог проецировать на несколько лет вперед, когда она вдруг вылилась в «расстрельные списки» для политической элиты. И хотя попавшие в те списки впоследствии были представлены как невинные жертвы, они были так же виноваты перед жестоким временем, как и казаки станицы Полтавской или умершие от голода люди на Украине, в Поволжье и Казахстане.
На Украине Молотов действовал не менее продуктивно и жестоко.
Именно 1932 год с его «чрезвычайными комиссарами», непреклонной позицией Запада, гибелью от голода миллионов (по разным версиям от 3 до 7 миллионов), бюджетным и кадровым кризисами в центральном партийном и правительственном аппарате стал формировать новую оппозицию Сталину, состоявшую из «своих».
Шестнадцатого января 1931 года Шолохов направил Сталину предельно откровенное письмо:
«…Т. Сталин! Положение в районах бывшего Донецкого округа без преувеличения — катастрофическое…»
Здесь необходимо сделать одно отступление. В июне 1931 года Сталин встречался с 26-летним Шолоховым. Встреча была организована Горьким, чуть ранее написавшим писателю Александру Фадееву: «Шолохов очень даровит, из него может выработаться отличнейший советский литератор, с этим надо считаться».
На встрече в особняке Горького шла речь о третьей части романа «Тихий Дон», где описывалась Гражданская война на Юге России со всеми ее неприятными для большевиков подробностями (расказачивание, расстрелы заложников).
Биограф Шолохова Валентин Осипов записал рассказ писателя о разговоре со Сталиным.
«Сидели за столом. Горький все больше молчал, курил да жег спички над пепельницей. Кучу целую за разговор нажег.
Сталин задал вопрос: „Почему вы так смягченно описываете генерала Корнилова? Надо его образ ужесточить“.
Я ответил: „Поступки Корнилова вывел без смягчения. Но действительно некоторые манеры и рассуждения изобразил в соответствии с пониманием облика этого воспитанного на офицерском кодексе чести и храброго на германской войне человека, который субъективно любил Россию. Он даже из германского плена бежал“.
