Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений
Двести и пятьдесят тысяч? Ну нет, это им не подходило. Оскорбленные тем, что им не досталось большего, и настроенные категорически против аукциона, женщины потребовали признания завещания недействительным.
Летом 1993 года Роза и Гюзель добились того, что квартира на набережной Вольтера была опечатана; судебное решение обязывало руководство Christie's отложить оба аукциона. Год спустя торги все еще не были проведены.
В Нью‑Йорке, где наследницы пока еще не успели подать жалобу, RNDF активизировал свои действия. Осенью 1993 года квартира в «Дакота Билдинг» без всякой шумихи была продана за 1,8 миллиона долларов.
В Европе торг увяз. Родственницы Нуреева продолжали настаивать на своих притязаниях, которые поначалу большинство наблюдателей расценивали как безнадежные. Однако судебные инстанции отнеслись к спорным моментам с большим вниманием. В начале 1995 года суд высшей инстанции Парижа признал себя некомпетентным, чтобы судить продажу парижского имущества, и предпочел подождать, пока коллеги из судебных инстанций Монако примут решение о правомочности завещания или о признании его недействительным.
Со временем эта война превратилась в настоящий финансовый кошмар. Многочисленные эксперты, судебные приставы, нотариусы и адвокаты стоили целое состояние обеим сторонам. В Christie's с отчаянием взирали на то, как год от года обесцениваются предметы, которые должны были быть выставлены на продажу.
Дело сдвинулось с мертвой точки лишь к концу 1995 года. Временное перемирие между родственниками Нуреева и европейским фондом (BPF) позволило в ноябре 1995 года провести аукцион в Лондоне, а в мае 1997 года противоборствующие стороны пришли к окончательному соглашению. Детали этого соглашения не были опубликованы, но упоминались в судебном решении 1998 года, принятом в Нью‑Йорке. По словам американского судьи, Роза и Гюзель добились получения 1,8 миллиона долларов и, кроме того, Роза имела право пожизненно и бесплатно проживать в квартире в Монако и получать ежемесячную ренту в полторы тысячи долларов. Взамен мать и дочь отказывались от любых новых предъявлений иска.
RNDF надеялся выиграть дело без судебного разбирательства, но юристы настаивали на проведении процесса, находя подозрения родственниц Нуреева серьезными, учитывая «большое влияние, оказанное со стороны г‑на Вайнштейна» в составлении окончательного текста завещания, и то обстоятельство, что «танцовщик на момент составления завещания не обладал достаточной правоспособностью и компетенцией».
Перед судьями прошла целая когорта свидетелей, поведавших о последних месяцах жизни Нуреева. Гюзель клялась, что она всегда была близка к своему дяде, даже готовила ему еду, а Шарль Жюд говорил, что их отношения всегда были конфликтными. Барри Вайнштейн подробно рассказал обо всех финансовых операциях, проведенных с ведома Нуреева, и представил сведения о своей зарплате в фонде — 25 тысяч долларов в год. Джейн Хэрман, Джанет Этеридж, Дус Франсуа, Марика Безобразова, Уолас Поттс, Андре Ларкье, Роберт Трейси — все, кто был рядом с Нуреевым в последние месяцы жизни либо присутствовал при подписании завещаний, дали показания о том, что танцовщик абсолютно не утратил своих интеллектуальных способностей и что он никогда в жизни не дал бы согласия на то, чего не хотел.
Американский судья посчитал, что «Нуреев был очень решительным человеком. Он не был личностью, которой можно манипулировать или которая бездумно подвергается чужому влиянию. И он оставался таким до конца»{835}. Было также отмечено, что Рудольф был далек от того, чтобы принимать все предложения своих адвокатов, и что он даже отказывал им дважды в делегировании своих банковских счетов, «оставаясь верным в этом своей легендарной подозрительности по отношению к любым финансовым советчикам».
Судебное решение в пользу RNDF было с удовольствием принято гомосексуальным сообществом, поскольку речь шла о процедуре по завещанию лица, болевшего СПИДом.
Что касается Розы и Гюзель, то, проиграв американский процесс, они вернулись в Европу, где продолжают и сегодня вести скромную, незаметную жизнь.
На наследство Нуреева претендовал еще один человек — Роберт Трейси. Парень был весьма удивлен, что в апреле 1992 года, при подписании первого завещания, Рудольф обошел его своим вниманием. После смерти Нуреева перед глазами у него был пример любовника Рока Хадсона — Марка Кристиана, который сумел отсудить 5,5 миллиона долларов в свою пользу, заявив о том, что он якобы ничего не знал о вирусоносительстве актера и продолжал регулярные встречи с ним. Роберт Трейси нанял знаменитого американского адвоката, специализировавшегося по бракоразводным делам знаменитостей, и… остался ни с чем. Правда, за 600 тысяч долларов он обязался никогда не писать книгу о Нурееве и не разглашать подробности своей жизни с ним в течение десяти лет{836}. Свои обязательства Трейси сдержал, нарушив молчание лишь в 2003 году, когда дал интервью газете «Гардиан».
Как видите, в течение пяти лет после своей смерти Нуреев заставлял постоянно говорить о себе в юридической хронике. Как сказал Шарль Жюд, «это было в характере Рудольфа — наплевать на то, что дело усложнится, пусть люди сами ищут потом способы решений»{837}. И напротив, Нуреев по достоинству оценил бы тот ажиотаж, с которым происходила аукционная продажа его имущества. Даже профессионалы Christie's были поражены ее масштабом. «Люди ждали в очереди по три‑четыре часа, чтобы посмотреть предаукционную выставку, — вспоминал Бертран дю Виньо. — Примерно так же было только при распродаже имущества Мэрилин Монро»{838}.
В Нью‑Йорке распродажа происходила 12 и 13 января 1995 года, а каталоги были расхватаны за много дней до начала. На продажу выставили пятьсот семь лотов. Christie's рассчитывал выручить от трех до четырех с половиной миллионов долларов… Выручка составила вдвое больше! Балетоманы, коллекционеры, директора музеев, профессионалы шоу‑бизнеса и просто любопытствующие примчались со всех сторон света, чтобы посмотреть, как жила обожаемая ньюйоркцами суперзвезда. (После аукциона сотрудники Christie's составили «Список десяти самых идиотских вопросов, заданных посетителями». Среди вопросов были и такие: «А Нуреев будет еще танцевать?», «Он жил в XVII или в XVIII веке?», «А чем занимается Christie’s по жизни?»)
«Это была даже не распродажа, а спектакль, словно мы присутствовали на мировой премьере, — вспоминала преподавательница университета из Англии Джоан Бридгман, приехавшая в Америку со своей сестрой‑балетоманкой. — Газеты представили это событие как лучшее бесплатное шоу в городе. И люди действительно приходили, как в театр. В первый вечер многие были в вечерних платьях. Публика аплодировала, выражая свой восторг, веселилась, когда аукцион застопоривался. Фаны комментировали костюмы, делились своими воспоминаниями… Участники аукциона набавляли цену как попало. То есть, я хочу сказать, это были не те обычные торги, на которых профессиональные покупатели спокойно набавляют цену. Фаны Нуреева во что бы то ни стало хотели обладать частицей своего кумира. Конечно, многие были огорчены слишком высокими ценами, но прежде всего им хотелось вновь пережить эмоции, как когда‑то на спектаклях, о которых им напоминали потрепанные костюмы…»{839}.
