Красный лик: мемуары и публицистика - Иванов Всеволод Никанорович
Я, конечно, говорю не про столицы, где соввласти приходится иметь некоторую декорацию культурности, нет, давно пора бросить эту привычку мерить культуру России по столице. В столице вам и Мейерхольды, и балеты, и ещё кто – наводят вам тень и заставляют думать, что в действительности всё благополучно. Нет, далеко не так; только в провинции ясно виден тот уровень, до которого опустился, усохнув, старый стержень жизни.
Представьте, что вы из того же Харбина, где вы теперь пользуетесь прекрасными мостовыми, электричеством, ярко горящим всю ночь, возможностью купить всё, что нужно для человеческой жизни, дешёвыми кинематографами, чтобы развлечься от однообразия жизни и заменить скучное чтение книги – быстрым лётом созерцаемых на серебряном экране картин, где вы можете доставать книги, наконец, где вы можете так или иначе заработать малую толику, – вы вдруг вернётесь в какой-нибудь маленький провинциальный городок, вроде Юрьевца на Волге, вроде Читы. Дома не ремонтировались всё это революционное время; улицы, конечно, не мостились, и вообще никакого городского хозяйства не велось; на куполах церквей, волей народа при их построении предназначенных для молитвы, не имеется крестов, а в них самих по замазанной извёсткой и просвечивающей живописи стоит красная надпись:
– Религия – опиум народа!
И куда вы ни обратите лицо ваше, везде будете видеть ясные следы воительства коммунистического Мамая; вы узнаете, что многих ваших родных уже нет в живых; вам скажут безо всякого возмущения, что ваш брат «расстрелян», а бабушка умерла от голода; вас поразит темнота умов, которая будет на каждом шагу и которая с настойчивостью, достойной лучшей участи, будет уверять вас, что международная буржуазия только того и смотрит, чтобы заглотнуть русских трудящихся, которых, между прочим, совершенно не оказывается в этом городке, живущем безо всякого пролетариата и без трудов, а так, как Бог даст… Вас, вместо старого племени, вымершего безвременно от «величайшего в мире» эксперимента, – окружит молодое, невежественное племя, воспитанное на брошюрках, на парадах, не знающее, что делать, не умеющее делать и не воспитанное в привычке к труду. Вас поразит отсутствие тротуаров, сожжённых в печах, невылазная грязь после дождя, темнота по ночам, страшный дрожащий свет в ином покосившемся, бумагой залепленном окне:
– Что это? – спросите вы.
– А лучина, лучина, батюшка! – ответят вам.
И только кое-где, как ещё и до сих пор висят портреты царей, останутся висеть на стенах портреты Ленина, Троцкого и прочих творцов сей величайшей заварухи, да иной раз по улице ветер пронесёт неизвестно откуда вырвавшийся выпачканный листок из марксовского «Капитала»…
И вот тогда-то – вернувшийся эмигрант вспомнит про те страны, которые ему давали приют. Не только приют; они давали ему возможность прожить это лихолетье, не теряя унизительно облика человеческого, не нося самодельных туфель из портьер, платья из мешочины, не варя похлёбки из пшена, и воблы между подушками, не выпекая лепёшек из картофельной шелухи…
Как много имеет сейчас эмигрант в сравнении с теми затурканными, бедными людьми, которыми производится опыт «тяжёлой индустриализации» и от которых отбирают «товарный» хлеб, чтобы обратить его «в электричество»; только при полном пренебрежении к личности человека, к его нуждам возможно людей принуждать так безобразно, безотрадно тратить десятилетия своей жизни, держа их в химерических надеждах на лучшее будущее, обещая построить «другой мир» и покамест заставляя жить в свином хлеву.
Тогда эмигрант поймёт, как он счастлив по сравнению с его тёмными собратьями там, на родине. За что, по какому праву у миллионов людей отнята возможность жить по-человечески, по какому праву миллионы людей принесены в жертву дикой идее коммунизма?
Вот почему русский эмигрант должен спокойнее относиться к тем невзгодам, неприятностям и несчастьям, которые он иногда встречает за рубежом. Каковы бы ни были эти неприятности, они не идут в сравнение с теми, которые испытывает при современном строе население России.
Но это отнюдь не значит, что находящийся в условиях заграницы русский эмигрант должен махнуть рукой на свою страну; нет, перед ним задача – использовать это время самым совершенным образом; вернувшаяся домой эмиграция вернётся домой не для спокойной и мирной жизни по-старому, как психологически воображают это многие политические мечтатели.
Возврата к старому нет и быть, увы, не может. Находящиеся за границей должны ежечасно помнить, что каждая минута их жизни за границей – соответствует многим смертям по ту сторону границы, в России. Эмиграция, по её возвращении домой, встретит не мирный покой, изобилие, солнечный свет и ласку, как «исстрадавшиеся изгнанники», а наоборот – там эмиграцию ждёт тяжёлый крест неблагодарной, чёрной волевой работы по очистке авгиевых конюшен коммунизма.
Много есть разговоров о том, что «эмиграции и не понадобится» и «без неё обойдутся».
Нет, не обойдутся; теперь, при падении в России общенародного образования, при полной затемнённости политического горизонта, при полной неспособности населения объективно разобраться в делах, в обстановке вне коммунистического уклона, эмиграция должна сыграть значительную роль, как отлично знающая тот уровень жизни, которого она достигла вне коммунистических заборов. Если возвратившиеся в 1814 году после парижского похода, видавшие виды в Европе солдаты и офицеры сыграли потом такую роль в общественной жизни России, они, бывшие только созерцателями из военных рядов чужого быта, то насколько может оказаться активнее та чуть не трёхмиллионная масса, которая принуждена ассимилироваться во многих отношениях с заграничной жизнью, чтобы быть в состоянии устоять в житейском конкурсе.
И для этой массы, вернувшейся из-за границы, глаз которой наметался за 10 лет, конечно, то тинистое, грязное убожество, которое она найдёт в России, должно служить только стимулом для работы. Не для созерцания в старую Россию вернутся эмигранты, когда совершатся сроки, а для того чтобы работать, работать, работать…
Сельскохозяйственное, дорожное, городское, фабричное, речное, морское, торговое строительство вспыхнут полным пламенем; вернувшимся эмигрантам с их торговыми и деловыми связями, с их доказанной лояльностью к Европе и её строю – Европа даст денег, сколько угодно.
И теперь – время заграничного пребывания эмиграцией должно быть использовано для того, чтобы выработать, кроме того, и политическое воспитание. Прежнее интеллигентское безразличие, даже недоброжелательство к власти должно уступить место признанию необходимой сильной власти, вне принципиальных споров относительно её формы; эту форму даст сам народ. А новая власть должна принести в Россию социальный мир, право на продукт труда и на землю и обеспечение возможности работы.
Гун-Бао. 1928. 3 ноября.
Зачарованные петухи
Петуха, как известно, легко загипнотизировать.
Поставить его на чёрном столе, наклонив клювом к столешнице, провести от клюва мелом прямую белую черту, и бедная глупая птица останется в созерцании этой белой черты, как зачарованная.
Политика – искусство превращать людей в зачарованных петухов; вояки и бойцы, спорщики и протестанты – люди обращаются в покорных зачарованных петухов. «Уставясь в землю лбом», они следят за волшебной линией и дыхнуть не смеют вне её. И как крысолов из немецкой сказки, играя на дудочке свои заливистые трели, – правит ими политический деятель…
– Много этих петухов?
– Отнюдь нет! Для того чтобы получить кажущуюся власть над народом, политическому деятелю вовсе не нужно вести за собой весь народ. Ясный пример – хотя бы местная русская эмиграция, она – огромная масса, а много ли тех, которые ведут?
И в политике надо только несколько, не очень много петухов, которые изобразят, будучи удачно расставлены при помощи прессы, – «весь народ». Не считать же, сколько их на самом деле? Так ведь одно слово «просим», подчас выкрикнутое самим же ловким кандидатом, предоставляет ему председательское кресло, как избранному всенародно…
