Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
— Какие были взаимоотношения с механиками?
— Надо сказать, что к техническому составу мы относились уважительно, начиная от простого моториста и кончая Кимом, инженером полка. Все знали, что их труд обеспечивает полеты. Один летчик, а на него работают десять человек.
У меня только однажды был отказ матчасти — прогорел цилиндр двигателя. Я успел посадить самолет на аэродром. Бывали и отказы оружия, но не часто.
— В чем вы обычно летали?
— В комбинезоне, в гимнастерке. Куртки были только зимние. Вот те, кто на «кобрах» летал, одевались, как короли.
Кормили нас просто отлично по пятой норме. Курили мы все. Перед тем как лететь, покуришь обязательно. Прилетишь, и сразу под хвост самолета — закурить. Обстановка была не то чтобы нервной, но определенное напряжение присутствовало всегда. При этом о случаях какой-то конкретной трусости в нашем полку я не слышал. У нас был комиссар Обшаров, который три раза приходил с парашютом. Говорили, что у него появился настоящий страх, что он боится летать. Но точно я не знаю.
Что касается суеверий, то в приметы мы особо не верили. Ну, говорят, фотографироваться перед вылетом нельзя, так нас особо никто и не фотографировал. Талисмана лично у меня никакого не было.
—На штурмовкувам летать приходилось?
— Да, но не часто. Я летал на штурмовку в Германии, когда мы гнали немцев. Вот тут мы на собственной шкуре испытали адскую работу штурмовиков. Штурмовикам за 30 вылетов давали Героя. А кто там 30 вылетов выдерживал?
Бывало, ходили на «свободную охоту». Как-то под Сандомирским плацдармом штурман полка Герой Советского Союза Киянченко [Киянченко Николай Степанович, майор. Воевал в составе 160-го иап, 5-го гиап и 106-го гиап (814-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил 360 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 13 самолетов лично и 4 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (трижды), Красного Знамени (трижды), Отечественной войны 1-й ст. (дважды), Красной Звезды (дважды), медалями.] повел четверку «шакалить» за линию фронта. Летели я со своим ведущим Симаки-ным и Киянченко со своим ведомым. Зашли за Вислу, а у меня температура масла вверх пошла. Передатчика у меня не было, чтобы сообщить. Я развернулся, помахал, и домой. Кое-как перетянул Вислу и сел на живот. Вылез из кабины, достал пистолет. Я вроде был уверен, что это наша территория, но на войне ведь все может быть. Вижу, бегут ко мне. Присмотрелся, наши! Ох уж я обрадовался тут. Подъехал ко мне на «Виллисе» командир пехотного полка. Вышел, встал на плоскость, подбоченился и обращается к шоферу: «Иван, вот это Як-1». Я говорю: «Это Як-3». Полковник посмотрел на меня: «Сиди, летчик, здесь. Тебе пришлют охрану. Мы позвоним твоим». И уехал. Наступила ночь, никакой охраны мне не прислали. Но я без приключений переночевал. В часть обо мне, к счастью, сообщили. Наутро прилетел По-2, привез техника. Я соответственно сел в По-2, а техник остался при моем самолете. Потом уже транспорт послали и перевезли самолет к нам в часть.
— Опишите один боевой день от начала и до конца.
— В полку ежедневно выделялась дежурная эскадрилья, которая держала в готовности номер один (летчики в кабине) дежурное звено. Это звено должно было по сигналу с КП полка, по ракете, взлететь, получить задачу по радио и лететь на ее выполнение. Остальные самолеты, которые не относились к дежурной эскадрилье, вылетали по плану. План этот присылали из вышестоящих инстанций: из дивизии, из корпуса. За день обычно 2—3 вылета получалось. Одна эскадрилья отлетала, заправляется, вторая — моментально в воздух, и так в течение всего дня, но не то чтобы до самых сумерек. Летом в 21 час возвращались, а зимой вообще в 18.00 был отбой. Дежурное же звено стояло в готовности дотемна, а иногда и ночью приходилось дежурить.
После полетов летный состав везли на машине на место жительства, обычно в близлежащую деревню, а техсостав жил прямо на аэродроме.
Жили мы поэскадрильно. На дежурство вставали до рассвета, в темноте. Шли в столовую, там первый завтрак: пончики, кофе. После этого в машину — и на аэродром. Если объявлялась готовность номер один, то все рассаживались по самолетам, а если вторая, то около самолетов были. В 10 часов нам привозили второй завтрак. Поешь и дальше дежуришь.
Обед тоже на аэродром возили. А ужин мы принимали уже в столовой. Там тем летчикам, что летали в этот день, выдавалось по 100 граммов, а нелетавшим ничего не давали. Но из-за этого никто не переживал. Помню, даже когда мы в командировке в Саратове сидели, то возьмем бутылочку на четверых — и пошли на танцы. Там девчата были, оружейницы. Многие из наших на них женились. Савельев — на своей оружейнице Райке. Коля Попов (он сам из Калининграда) — на оружейнице Зинке. Свадьба у них была в ангаре прямо, в Германии. Тогда как раз затишье было перед Берлинской операцией.
Вот так мы и жили. В нелетную погоду и когда просто свободное время было, старались отдохнуть по-человечески. В карты не играли, а вот танцевать танцевали. Еще наши ребята в Польше ходили с карабинами на охоту. Я-то сам был не большой любитель, а ребята ходили на кабанов, приносили зайцев. Их в столовой на ужин жарили.
Кроме того, у нас в полку была очень хорошая самодеятельность. Участвовали в ней все службы. Помню, что смеялись мы до упаду. Конечно, не только своя самодеятельность была, приезжали к нам в полк и концертные бригады.
— Что вам запомнилось как самый страшный эпизод войны?
— 22 февраля 1945-го сели мы в Германии на знаменитом аэродроме Шпротау. И там командир полка Михаил Васильевич Кузнецов (впоследствии дважды Герой Советского Союза) собрал шестерку, чтобы поохотиться, «пошакалить», как мы говорили. У нас был боевой командир, летающий. Есть командиры, которые руководят, а этот летающий. Если начиналась операция, первым вылетал командир полка, Михаил Васильевич Кузнецов, с четверочкой. Первый вылет — посмотреть, что и как. Он летал очень часто. У него было 32 сбитых самолета! Себе в пару он взял Лешу Пенязя, да еще наше звено: Забырин, Звонарев Костя, Симакин и я. Взлетели мы, вышли на линию фронта, и вдруг наземная рация передает Кузнецову: «Идет 20 самолетов «Фокке-Вульф-190» бомбить переправу». А тогда же как раз была Берлинская операция, командующим фронтом был Конев. Сцепились мы с этой группой, разогнали их, семь сбили. Как происходил сам бой? Так не расскажешь, это надо там участвовать. Мы шли выше и встретили их перед линией фронта. Заметив нас, они сразу бомбы сбросили на свою территорию. И начался бой. Ох, как мы тогда крутились, вертелись. Получилось, что «фоккер» как раз передо мной делал разворот — он мне брюхо подставил, мишень! Может быть, немец не сообразил, что делает, там же такая свалка была, что все перед глазами крутилось. Я как дал по нему! Вот это мой единственный лично сбитый. Конечно, я не видел, как он падает, — там не до того было. Когда прилетели, у командира была огромная дырка в хвосте, у меня в плоскости дырка. Такой бой не забудешь. Мы тогда сели, доложили обо всем, обменялись мнениями, приходим на КП. А там нас уже поздравляют. Недоумеваем: «С чем?» — «С орденом Красного Знамени». Вот какая была оперативность командующего фронтом. Нам сразу всем ордена дали за тот бой. Но напряжение там было громадное, их же двадцать, нас шесть. Командиру вообще удивительно повезло, что у него оказалось не пробито рулевое управление. Мы тогда, как сели, все мокрые были. Более напряженного дня у меня не было за всю войну.
