Леонид Механиков - Полёт: воспоминания
Потом следующий лётный день.
Ещё на предварительной подготовке видишь, что тебе вместо трёх воздушных боёв запланировано всего два полёта по маршруту.
Командир эскадрильи внимательно вдруг стал на тебя поглядывать, ребята — с какой-то жалостью вроде.
На предполётном осмотре врач вдруг отставляет свой журнал в сторону: «Знаете, тут у нас путёвочка хорошая есть в Сочи, там такой хороший санаторий! Да неужели вы там не были? Вы много потеряли. Не использовать такой возможности — грех великий. Советую съездить. Настоятельно советую».
Всё.
Это — приговор.
Остаётся ещё маленькая надежда на санаторий — там поставят на ноги быстро. Хватаешься за неё как утопающий за соломинку.
Видно, положение с тягловыми пилотами неважное: боевое дежурство в ПВО нужно нести ежедневно и еженощно, задачу снять нельзя, охрана границ от нарушителей — дело государственной важности и вопрос боеготовности средств ПВО приобретает уже статус политического: от боеготовности сил и средств зависят действия государственных мужей самого высокого уровня, тем более — в тот период холодной войны. Поэтому спрос с Министра обороны, а тем более — Главкома ПВО — весьма высок: некому дежурить — значит, не умеешь работать.
Короче говоря, путёвка в престижный санаторий нашлась, несмотря на жаркое отпускное время, — немедленно. Сборы были как у всех пилотов короткими: чемоданчик в зубы и вот я уже в санатории. Мне выдана санаторная книжка с красной наискось полосой — лётчик-реактивщик, а это значит — особые условия по режиму, питанию, медицинскому обслуживанию и прочая и прочая. Нашёлся и весьма недурной номер с видом на море и прочими удобствами, стол по ресторанной системе питания с красной и чёрной икрой — в общем, живи — не хочу. Только все эти прелести меня както не радуют: в голове всё время бьётся вопрос, что теперь делать, как я буду жить без неба, куда я теперь гожусь с таким здоровьем, что буду делать, коли вдруг так вот сразу лишним человеком на земле.
Наверное, вслед за мной пришла какая-то тайная депеша, потому что врачи взялись за меня капитально, не так как всегда. Обследование идёт за обследованием, толком на море не сходишь. Да и нет идти на тот пляж особого желания: я сплю.
Сплю днём и ночью с перерывами на еду да обследование.
Сплю уже третьи сутки.
Наверное, я действительно вымотался: полёты сменялись боевыми дежурствами, а боевое дежурство тоже ведь не мёд: что бы ты ни делал, а по сигналу ты должен быть в воздухе через две минуты. Причём это всё — не учебные полёты, а за дежурство случалось сделать порой два-три вылета.
И вот, наконец, радость: на очередном обследовании терапевт сообщает, что для беспокойства нет оснований. Сердечно-сосудистая система в порядке. Просто необходим хороший отдых: нервная система находится на грани истощения. Необходим жёсткий режим и хороший отдых.
Режим был тут же предложен, причём не в рекомендательном, а в директивном виде. Мне было дано понять, что если режим не будет выполняться, то будет поставлен вопрос о дальнейшем продолжении моей лётной работы.
Большего приказа мне уже не нужно было.
Пришлось зажать себя в жёсткие тиски разных процедур вплоть до объёмов и видов физических упражнений, питания, дневного сна и своевременного отбоя. Заодно я решил привести в порядок свои дёсны, которые после перенесённой на Сахалине цинги были совсем слабыми, подлечить свой радикулит, который после катапультирования всё чаще беспокоил меня — в общем, я категорически занялся своим здоровьем. Потраченное время не пропало зря: из санатория я вырвался на волю, как огурчик, и снова с головой ушёл в своё дело. Однако на сей раз я уже не забывал о полученном уроке: со здоровьем шутки плохи.
Теперь я уже понимал своего комэска, которому я ещё пацаном «надирал хвоста» за счёт громадной перегрузки, тогда переносимой мною вроде бы легко: так просто ничто не заканчивается.
Летать надо не за счёт здоровья, а за счёт умения.
Шло обычное боевое дежурство.
Погода была мерзкая: низкая облачность закрывала сопки, порывистый ветер время от времени бросал скудные капли дождя — в такую погоду не то что летать, — из дежурки неохота выходить. Дважды я уже побывал в первой готовности, дважды расчёт бегал к самолёту, дважды чуть не по часу мёрз в кабине в полной готовности к вылету: шли учения Тихоокеанского флота, американцы постоянно дёргали нас, держали в напряжении.
Неприятная это штука — ждать.
Летать — так летать, тут всё понятно и ясно, а вот так сидеть в постоянном напряжении — тошно, от этого ожидания устаёшь больше, чем от полёта.
И всё-таки команду на запуск я получил: без какого бы то ни было предупреждения по телефону в дежурке вдруг зазвонили колокола громкого боя — воздух! Стометровкой я добежал до самолёта, влетел в кабину и, не дожидаясь АПА, нажал на кнопку автономного запуска. Пока двигатель набирал обороты — успел застегнуть парашют и привязную систему, техник едва успел убрать колодки и вот я уже на полосе. Вывожу двигатель на взлётный режим — и вдруг команда отставить взлёт. Меня эта команда уже взбесила: да сколько же можно так смыковать! В сердцах зарулил на стоянку, выскочил из кабины: ну сейчас я уже выскажу штурману КП всё, что я о нём думаю…
Я рванул дверь дежурного домика — и тут резкая боль ножом впилась в сердце. Боль была такой неожиданной и такой сильной, что потемнело в глазах. По-видимому, эта боль была написана у меня на лице: ко мне кинулся мой техник, помог мне дойти до кровати, лечь. Вокруг меня собрался весь наш расчёт. Кто-то подал воды.
Сделал пару глотков.
Боль прошла.
Всё.
Моя карьера лётчика теперь уже окончательно завершена.
До конца дежурства ещё два часа, за которые могут ещё поднять, а лететь в таком состоянии — это самоубийство.
Хранить этот случай в тайне было бессмысленно…
Словно на эшафот, поднялся я к телефону, деревянным чужим голосом сообщил на КП об ухудшении самочувствия. На КП засуетились: надо срочно менять экипаж, вызывать из третьей готовности смену, докладывать командиру полка…
К дежурке подскочила санитарка, из неё выскочил растревоженный наш полковой доктор Тамазян. Следом к дежурке подскочил «бобик» командира. Всё шло своим путём: врач измерял давление, командир сочувственно расспрашивал, что я ел…
Госпиталь.
Большое, японской постройки здание в Южно-Сахалинске.
Здесь все рода войск смешались под единой больничной формой. Здесь все чины и воинские звания уравнялись перед единым богом медициной.
Здесь лётчиков можно отличить только тем, что они расположены в отдельном крыле этого большого дома, в коридорах которого проложены ковровые дорожки да на каждом шагу сидят за столиками денно и нощно дежурные сестрицы в белых халатиках и накрахмаленных отутюженных белых шапочках.
