Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха
Было много случаев, когда проявлялась некомпетентность докторов-гаитян, но открыто критиковать их не решались: гаитянская мафия могла отомстить.
В неотложной хирургии работал дежурантом, только на дежурствах, молодой доктор-гаитянин, который был замечен в пьянстве на работе. Он являлся с душком алкоголя изо рта и во время дежурства иногда где-то тайком умудрялся напиваться так, что нетвёрдо стоял на ногах. Парень он был весёлый, разговорчивый, читающий. Как-то, узнав, что я из России, он неплохо сказал мне несколько слов по-русски; оказывается, он сам изучал русский язык и мог читать. Сотрудники неотложной любили его, хотя к его пьянству относились неодобрительно. Однако сделать с этим они ничего не могли или не хотели: у доктора были сильные покровители.
Однажды, когда он был крепко пьян, кто-то из пациентов пожаловался на него хирургу Риктеру, старому работнику госпиталя, одному из немногих оставшихся белых докторов. Риктер был заместителем директора департамента и обладателем известного всем резкого характера; он принадлежал к породе хирургов-крикунов — кричал на операциях и легко входил в конфликты со многими. На этот раз он ворвался в неотложную, увидел пьяного гаитянина, вошёл в раж и стал на него буквальным образом орать. Послушав его недолго, тот нахально улыбнулся ему в лицо, снял халат и спокойно ушёл, здорово покачиваясь.
— И чтобы тебя здесь больше не было! — кричал ему вслед Риктер. — Не смей появляться! Ты уволен, уволен!
Через пару часов в госпитале появилось несколько прилично одетых немолодых гаитян солидного вида. Чёрные, как антрацит, лица, надутые щёки, большие животы и важная походка. Они прошли прямо в кабинет Риктера и сказали ему:
— Или ты сейчас же исчезнешь из этого госпиталя и из этого района, или пеняй на себя сам.
Что это значило — можно было представить: ограбления, избиения и даже убийства докторов были известны в нашем районе. Бедный доктор Риктер тут же позвонил… нет, не в полицию — в другой госпиталь. Он просился на работу туда. У него была отличная профессиональная репутация, и его взяли.
А доктор-алкоголик из неотложной продолжал работать и пить. Вдобавок он стал вкалывать себе в вены наркотики и всё больше деградировал. Никто из сотрудников на него не жаловался — и жалели его, и боялись его гаитянских покровителей. Однажды, уже спустя несколько лет, я заметил, что он исчез из неотложной. Я спросил про него. Ответ был:
— Как, вы разве не знаете? Он умер от СПИДа.
Третья заметная группа были филиппинцы. В культурном отношении они представляли собой как бы мармеладную подошву для кожаных туфель: выглядит почти как настоящая, и на вкус сладкая, а ходить на ней нельзя — ненадёжная: липкая и распадается.
Филиппинские острова, заселённые в основном потомками китайцев, долгое время были отсталой колонией Европы, а потом вдруг стали мощной опорной базой американского флота на Тихом океане. Американцы на кораблях и самолётах привезли туда своё богатство. Диктатор Маркос заграбастал себе львиную долю, а население продолжало нищенствовать. Филиппинские женщины, почти все традиционные проститутки, являлись единственным источником существования семей. Они понарожали массу смешанных детишек, которые за короткое время проскочили мимо стадий развития, необходимых для сформированной цивилизации. В результате получилась смесь заносчивых, косоглазых и широкоскулых, но почти со светлой кожей людей, которые всеми силами старались вырваться в Америку.
Вороватые и диковатые по натуре, филиппинцы и филиппинки в нашем госпитале враждовали между собой. Чаще они были резидентами в программах терапии, педиатрии и акушерства. Немногие из них хотели и сумели пробиться в хирургию. С индийской и гаитянской группами они соревноваться не могли, те их затирали. Зато филиппинские женщины в других программах нередко были очень хорошенькие и наследственно податливые, они верно и рьяно служили источником наслаждения для нашей молодёжи. И этим примиряли между собой все группы.
В такой псстротс рас, национальностей и культур резиденты из Советского Союза — евреи-беженцы из России и других республик — терялись в общей массе. В хирургии был я один, в терапии, педиатрии и акушерстве было всего по два-три человека.
Нашей обшей основной трудностью был английский язык: все мы начали учить его лишь по приезде, в то время как другие лучше или хуже, но знали его чуть не с детства. Поначалу мы с трудом понимали коллег, и они с ешё большим трудом понимали нас. Разнообразие произношений затрудняло это понимание ещё больше.
Второй нашей трудностью были отношения с людьми чуждых нам рас — чёрными и смуглыми. Нас удивляло и настораживало это смешение. Здесь мы были в явном меньшинстве и в абсолютно чуждой среде. Приходилось быть настороженными и осторожными.
Третьей трудностью быт наш возраст: в тс, 1970–1980-е, годы иммигрировало мало молодых врачей, многие русские были за сорок лет, а я так даже за пятьдесят. Наши доктора имели свой опыт и своё мнение и нередко его высказывали. Трудно же отучиться от того, что и как делал десять и более лет, а традиции советской медицины во многом другие, чем на Западе. При этом наши не скрывали скептического отношения к несхожим мнениям других, а это далеко не всегда приветствовалось старшими резидентами и критически воспринималось многими руководителями. Был случай, когда московскою кардиолога с двадцатилетним опытом исключили из программы по терапии за его настойчивые (и заносчивые) профессиональные споры: в чужой огород не лезь со своими правилами. Евреи — умный народ, но и любители показать себя тоже. Л это задевало чувства других национальных групп. Антисемитизмом не пахло, в госпитале были живы старые проеврейские традиции. Да чёрные и смуглые даже и не знали, что русские доктора все были евреи.
И конечно же, всех нас не могло не удивлять и не удручать окружение, в которое мы здесь попали. Женщины плакали, мужчины нервничали, и все постоянно боялись.
Бруклин — город теней
Если верно, что не место красит человека, а человек — место, то про Бруклин можно сказать: не место уродует человека, а человек изуродовал место.
Каждый день я проезжал по его кошмарным разрушенным улицам, повсюду руины — зияюшие пустыми глазницами окон полуразрушенные прекрасные дома. Смотреть не хотелось! Это не город, это — город теней прошлого. А в настоящем — его теперешние жители. Приходилось очень себя пересиливать, чтобы проявлять докторский гуманизм к большинству тех пациентов, которые попадали в наш госпиталь.
