Одри Хепберн - Признания в любви. «Образ чистой красоты» (сборник)
Меня, например, тронуло, что на своем рисунке гибнущей Франции в облике распятой Марианны во фригийском красном колпаке, которую судили Рузвельт, Чемберлен, Муссолини и Гитлер, он придал лицу Марианны мои черты. Лицо, конечно, легко узнали, и отовсюду посыпались насмешки.
Думаю, мои политические взгляды сформировал именно Ириб. До тех пор я никогда не интересовалась политикой, главное, чтобы война поскорее закончилась и наступила мирная, спокойная жизнь. Теперь, внимая ему, начала задумываться над «коварством Туманного Альбиона», «варварством русских орд», «железной поступью рейха». Хороши разговоры двух влюбленных? Но таков Ириб, а я послушно соглашалась.
Соглашалась, хотя часто хотелось возразить, ведь у меня много знакомых англичан, коварства которых я не замечала вовсе, не говоря уж о варварстве русских. Ну какие же варвары Дягилев или Стравинский, как можно назвать ордой моих знакомых русских что в Париже, что в Нью-Йорке, что в Лондоне?
Ириб легко опровергал такие сомнения: не коварен Вендор? Но разве он у власти? Не варвары те, кто бежал из новой России? Но они потому и бежали, что там у власти варвары. Так же легко убедил меня в нелюбви к евреям. Не к кому-то определенному, а к евреям вообще. У них в руках вся власть в мире, потому что в руках деньги. Разве не обирают все эти люди доверчивых граждан любой страны? И ведь как хитро, исподволь, заманивая в свои сети, а потом выпивая кровь, как паук из попавших в паутину мух.
Далеко за примером ходить не нужно: Вертхаймеры, которые попросту наживаются на производстве моих духов.
Тут Ириб попросту наступил на любимую мозоль, разбередил рану, которую я сама старалась не задевать. Когда-то подписав с братьями Вертхаймерами договор о распределении обязанностей и средств, я давным-давно пожалела об этом. Мне доставались всего 10 %, а остальное уходило братьям. И тогда я доверила Ирибу представлять мои интересы в борьбе с компаньонами в фирме «Духи Шанель». Не то чтобы мне не хватало денег, их было достаточно даже на дорогостоящие прихоти вроде возрождения газеты «Темуан» – любимой игрушки Ириба, но я не желала, чтобы там, где используется мое имя, кто-то получал по сравнению со мной так много.
Вертхаймеры были евреями, это усугубляло дело. Ириб взялся за поручение с жаром, благодаря ему противостояние с компаньонами едва вообще не разрушило все дело. Мы с Ирибом даже решили выпустить те же духи, только чуть улучшив их аромат и под другим названием.
«Военные» действия велись уже нешуточные, Пьер Вертхаймер был вынужден нанять опытных юристов, которые пытались убедить меня, что только одного имени и формулы духов явно маловато, чтобы претендовать на большую часть дохода, ведь братья вкладывают в дело куда больше… Они приводили тысячи примеров иного распределения доходов, все не в мою пользу, я понимала, бывало даже соглашалась с разумными доводами, но стоило поговорить с Ирибом, и все мои согласия испарялись, как вода на солнце.
Вот тогда я и поручила Ирибу воевать с евреями Вертхаймерами. Пусть он воюет с мужчинами, мне достаточно женщин.
Как раз в это время меня стала серьезно беспокоить неожиданная соперница – Эльза Скиапарелли. После моей победы над Пуаре казалось, что дурацкие идеи больше никогда не проникнут в мир моды, она будет элегантной и строгой по стилю. Но в этом мире сошли с ума все, в том числе и мои клиентки, часть из них стала одеваться у Скьяп, предлагавшей клоунские шляпы или пиджаки с рукавами разного цвета!
Я понимала, что предстоит еще одно большое сражение, так же, как я когда-то победила Пуаре, теперь нужно сражаться с безвкусицей Скьяп. Возвращение к прежней глупости? Ни за что! Я еще дам бой, только вот летом отдохну немного и справлюсь со всеми нелепостями!
Ириб, наконец, получил развод со своей американской женой Мейбл и теперь был свободен. Это могло означать только одно: мы скоро поженимся. Ради такого стоило хоть на время забыть противную итальянку с ее дурацкими клоунскими нарядами и безвкусицей, возведенной в ранг искусства кутюрье. Пока для меня существовал только Ириб и счастливое лето.
Я много раз убеждалась, если в жизни все слишком хорошо, надо готовиться к самым большим неприятностям. Мелкие пакости не предвещают ничего страшного, а вот полный штиль и яркое солнце – это обязательно очередной удар. Судьба словно усыпляет бдительность, чтобы потом было еще больней.
Но бывают удары, которые ни предусмотреть, ни предотвратить нельзя. Они случаются во время самого большого счастья и потому особенно страшны. У Ириба диабет. Помня об участи Дягилева, я строго следила за его диетой и распорядком дня, заставила похудеть, хотя он и так не был слишком толстым, теперь Ириб казался совсем моложавым и подтянутым.
В тот день светило солнышко, Ириб с гостями стоял на корте. Белый костюм для тенниса выгодно оттенял загар, делая его еще привлекательней. Я тоже любила белый, и мой загар тоже заметен.
Я, улыбаясь, шла ему навстречу сказать, что скоро обед…
Сначала никто даже не понял, что произошло. Ириб сделал ко мне несколько шагов, вдруг схватился за сердце и… рухнул замертво!
«Он умер мгновенно, не мучаясь…» Я уже слышала это о Кейпеле, Бой тоже умер мгновенно…. Тоже умер…
Снова жестокая судьба отнимала у меня возможность быть счастливой рядом с мужчиной, оставляя в одиночестве.
Жизнь померкла, я прекрасно понимала, что это последняя попытка, свадьбы больше не будет ни красивой, ни даже очень простой. От меня ушел последний мужчина, который мог стать моим мужем. Хотелось крикнуть небесам: «За что?!» Что за проклятье на нашей семье, ведь мать умерла из-за мужчины, которого любила, Жюлия осталась с ребенком на руках и тоже умерла, Антуанетта погибла из-за своей любви, Адриенна, столько лет дожидавшаяся своего Мориса, тоже недолго прожила с ним замужней, Морис оставил ее вдовой…
А я? Может, лучше было бы когда-то принять предложение Бальсана и жить в Руайо хозяйкой, выезжая в Париж лишь на скачки или поесть устриц в ресторане? Но тогда не было бы Коко Шанель, не было бы фирмы моего имени, духов, стиля…
Надо было давно понять, что за возможность стать Шанель, диктующей свой взгляд на жизнь миллионам, нужно платить собственной жизнью, своим счастьем. За счастье творить расплата одиночество.
Одиночество. Навсегда, даже когда рядом люди, когда есть с кем поговорить, одиночество, потому что все они уйдут в свои семьи, к своим любимым или даже нелюбимым женам, детям… а я ни к кому не уйду. Я одна, совсем одна, хотя живы два брата, жива Адриенна, жив племянник Андре, живы мои любовники… Но у всех своя жизнь, в которой главное место занимает вовсе не Мадемуазель Шанель.
