Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата
В числе прибывших из Москвы мне пришлось как-то встретить Айседору Дункан, прилетевшую рейсовым самолетом вместе с поэтом Сергеем Есениным. В разговоре с Айседорой Дункан я вспомнил наше первое знакомство с ней в 1902 г. в Афинах, куда она приезжала изучать пластичные позы Древней Греции и ходила по Афинам и их окрестностям в сандалиях и в древнегреческом хитоне. Я не очень настаивал на уточнении года нашей первой встречи, так как Айседоре Дункан в Афинах было уже свыше 30 лет, и теперь ее возраст особенно сказывался в сравнении с необыкновенно юным ее спутником.
Перед отъездом в Москву мне пришлось довольно много хлопотать об урегулировании формальностей, связанных с получением нужных для выезда из Берлина документов, об уплате налогов, которые взимаются с иностранцев, проживающих в Берлине, при их отъезде, и т.п. Мне, однако, не пришлось ничего платить. В моем распоряжении находилась бумага от соответствующего ведомства, в которой говорилось, что германское правительство признает за собой в отношении меня долг в размере 60 тысяч марок за суммы, взысканные с моего майората во время германской оккупации Польши. Германские власти приняли это во внимание, и с меня не было взыскано ни одного пфеннига.
Со стороны советского полпредства я могу отметить большую предупредительность. Я был снабжен служебным паспортом, мне дана была бумага на вывоз багажа и домашней обстановки. Последней у меня, впрочем, и не было. Записка оказалась для меня в Москве чрезвычайно полезной. Стоимость проезда была оплачена полпредством в германской валюте. В этом отношении мне пришлось немало похлопотать, так как мой отъезд совпал с катастрофическим падением германской бумажной марки. Все это время в Германии спекулировали на иностранной валюте, и я не могу здесь не привести рассказ одного немецкого знакомого о том, как один банкир, узнав в его присутствии об убийстве Ратенау, тут лее поднял телефонную трубку, чтобы дать значительный заказ на покупку американских долларов.
Перед самым отъездом у меня было несколько интересных встреч, о которых не могу не упомянуть. Как-то раз, возвращаясь к себе, я столкнулся со старым знакомым по Афинам и Бухаресту, а затем Петербургу румынским посланником в Берлине Нано. Двадцать лет перед тем я был с ним дружен, когда он был посланником в Афинах; затем я его встречал в Бухаресте, где последовательно он был румынским делегатом в Дунайской комиссии, а затем - товарищем министра иностранных дел, наконец, я встретил его в Петербурге, где недолгое время он был посланником.
Встретив меня, Нано сообщил, что он прочел в "Temps" в заметке, помещенной на первой странице, сообщение о моем отъезде в Москву. По-видимому, придавая моей личности большее значение, чем это имело место, он заговорил со мной о русско-румынских отношениях и о не разрешенных между этими двумя странами вопросах.
За несколько дней до отъезда я зашел проститься с Мальцаном. Как комический эпизод мне вспоминаются слова курьера министерства. Этот старый служитель с перепуганным лицом сказал мне: "Как, и вы тоже, ваше превосходительство, едете в Россию?" Вопрос старого служителя отражал еще те взгляды на новую Россию и ужас перед ней, которые поддерживались враждебной нам печатью в разнообразных кругах берлинского общества.
С отъездом из Берлина связано еще одно воспоминание. Кто-то из моих случайных знакомых решил сделать мне подарок в виде деревянного портсигара, украшенного двуглавым орлом. Я не придал этому украшению никакого значения и стал без всякого внимания к нему носить портсигар. Но другой, на этот раз уже приятель, относящийся весьма сочувственно к моему возвращению в Россию, преподнес мне взамен красный кожаный портсигар.
К 1922 г. в Европе произошел значительный сдвиг в сторону возобновления сношений по всем направлениям с "загадочной" для Европы восточной ее частью, а это желание шло совершенно вразрез с политикой Пуанкаре - Клемансо, не пожелавших в 1919 г. войти в какие-либо сношения с Советской Россией и резко выступивших против робких попыток пригласить советских представителей на мирную конференцию в Версаль. Даже во Франции, после того как был забаллотирован в качестве кандидата в президенты Клемансо, политика такого рода пошла на убыль, и уже в 1922 г. стало наблюдаться совершенно новое явление - своего рода паломничество в Россию различных французских деятелей. Так, например, в РСФСР несколько позже приезжал Эдуард Эррио, будущий председатель Совета министров. Восточная Европа все более входила в сферу общеевропейских международных отношений.
Приближался конец 1922 г.
Из Берлина в Москву
Пятнадцатого августа я выехал из Берлина. На вокзале, кроме жены, меня провожали двое моих бывших коллег, желавших также вернуться в Москву.
Мой путь лежал (в то время прямого сообщения между Берлином и Москвой через Варшаву не было) через Литву в Латвию. Приходилось лишь проезжать через "Польский коридор", но для этого визы выдавались почти автоматически, и все обошлось без особых формальностей со стороны польских властей. Впрочем, вопрос о визе для меня был разрешен легко, так как я являлся уже советским гражданином и к тому же имел служебный паспорт.
На латвийскую границу поезд прибыл на следующий день. Наша бывшая пограничная станция Вержболово, разрушенная во время войны, была еще не полностью восстановлена. По ту сторону границы, в Эйдкунене, мы никаких развалин не видели; лишь отстоявший недалеко от границы Гумбинен обращал на себя внимание совершенно новенькими крышами. Этот городок был сожжен в самом начале войны.
После Вержболово путь лежал через Ковно (ныне Каунас) к латвийской границе. Прямого сообщения не было, и мы, советские путешественники, разместились в поезде, идущем до латвийской границы. В нашем купе большинство пассажиров, местных жителей, говорили исключительно на незнакомом мне литовском языке.
В 1922 г. Литва производила впечатление страны, еще далеко не вошедшей в нормальное русло жизни, и невольно думалось о трудностях, которые ее ожидали впереди.
В Ригу мы прибыли на утро следующего дня и должны были провести там целый день в ожидании уходящего на Москву поезда. Этот город я хорошо знал с детства. В 1922 г. он производил весьма грустное впечатление. Прежде Рига, как, впрочем, и Варшава, играла роль парадного крыльца Российской империи, и городское хозяйство там было поставлено хорошо. Не то было в 1922 г. На Риге лежала печать пережитых ею тяжелых лет.
В течение дня я посетил наше полпредство для получения денег на продолжение поездки. Как я уже говорил, германские марки продолжали катастрофически падать, и на третий день моего путешествия ценность имевшейся в моем распоряжении небольшой суммы при размене на латвийскую валюту оказалась почти вдвое меньшей. В полпредстве мне любезно выдали дополнительную сумму.
