Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата
Последовавшее вскоре за Генуэзской конференцией убийство Ратенау не сыграло определяющей роли во внешней политике Германии. Политика германских монархистов как бы в подражание озверевшим русским белогвардейцам приняла дико террористический характер. Убийство германского государственного деятеля, участвовавшего на международной конференции, могло лишь еще более осложнить то положение, в котором находилась Германия. Если Франция в это время страдала чрезмерным зоологическим шовинизмом, препятствовавшим ей даже с точки зрения собственных интересов пожать плоды побед, то Германия, бесспорно, страдала отсутствием единой разумной внешней политики, которая лишь одна могла бы вывести ее из того мрачного тупика, в котором она очутилась после проигранной войны и в особенности после Версаля, носившего характер не столько мира, сколько мести.
К описываемому нами времени, может быть, к счастью не только для Франции, но и для всей Европы, один из главных деятелей Версальского мира - Клемансо сошел со сцены. Ожидавшийся им после Версаля апофеоз в виде избрания его в президенты республики в 1919 г. в последнюю минуту не состоялся. Несмотря на то что он был уверен в этом избрании и даже назначил своим друзьям накануне выборов свидание на следующий день в Елисей-ском дворце, совершенно неожиданно был избран не он, а Дешанель, оказавшийся слабоумным вследствие прогрессирующего паралича. Невольно возникает вопрос: не был ли все же такой исход выборов лучше, чем водворение "тигра" в Елисейском дворце после всех его экспериментов во время нахождения у власти в качестве председателя Совета министров в 1917 г., а в особенности как председателя Версальской конференции в мрачный период "мирных" переговоров.
Как бы то ни было, в 1921 г. Пуанкаре воскрес ненадолго, и его мрачная фигура лишь в течение короткого времени тяготела над разоренной войной Европой.
Конечно, я далек от намерения выходить за рамки моих воспоминаний, но, явившись свидетелем положения дел в Европе в военные и послевоенные годы, невольно задаешь вопрос, какова была изнанка французской политики в эту грозную для Европы эпоху и какие еще история откроет пружины работы группы, заправлявшей судьбами Европы, если не всего мира. Вокруг нее, например, действовали такие загадочные авантюристы, как пресловутый сэр Базиль Захаров, "самый богатый человек в Европе", державший в своих руках военную промышленность обеих воюющих коалиций и награжденный - совершенное исключение для иностранцев - высшими английскими и французскими орденами. Интересное сопоставление: подобного царского ордена у Захарова не было, и русские военные верфи в Николаеве не были перед войной переоборудованы из-за расхождения Захарова с царскими военными властями по вопросу об интернационализации предприятия, а наш Черноморский флот оказался не пригодным к началу войны. Как известно, в результате Босфорская экспедиция потерпела неудачу, а германо-турецкий крейсер "Гебен" безнаказанно хозяйничал в Черном море. Конечно, пока это все еще только томительные вопросы, но бесспорно, когда будет основательно писаться история первой половины XX века, то они будут, наконец, освещены. Как бы то ни было, повторяю, Генуя была началом наших международных отношений в большом европейском масштабе, и это начало было весьма удачным.
Г.В. Чичерин, оставшийся на некоторое время в Берлине, воспользовался своим пребыванием там, чтобы дать несколько интервью корреспондентам берлинских и иностранных газет по поводу Генуэзской конференции. В этих интервью были даны характеристики положения Советской России и ее внешней политики. Между прочим, 21 августа в английской газете "Observep" было приведено его интервью о том, что, несмотря на все усилия, Россию не удалось поставить на колени и что вообще этому не бывать.
Между тем время моего отъезда на Родину приближалось, и все мои приготовления к нему приходили к концу.
В Берлине стояла чудесная погода. Была середина августа. В последнее воскресенье перед отъездом мы с женой отправились по обыкновению за город. Нам приходилось расставаться. Как я говорил, НКИД вначале предполагал отправить меня в распоряжение нашего полпредства в Пекине неизвестно на какое время, а потому жене приходилось оставаться пока в Берлине. После моего приезда в Москву предложение о моей командировке в Пекин отпало, и жена приехала ко мне в Москву в том же 1922 г.
Окрестности города неизменно привлекают к себе берлинцев; они выезжают туда при первой возможности. С тех пор как я поселился в Берлине, я также усвоил эту привычку. Громадное количество народа, выезжавшего за город по воскресеньям, свидетельствовало в 1921 г. и в особенности в 1922 г. о возвращении берлинских жителей к нормальным условиям жизни. Ужасы войны, а также голод во время блокады, от которого пострадала Германия, постепенно уходили в прошлое. Для меня жизнь в Берлине пришлась по душе своим размеренным культурным темпом, и я незаметно втягивался в скромную жизнь трудящегося населения столицы, привыкая к точному чередованию работы и отдыха и приучаясь довольствоваться малым: мы оба с женой вели трудовую жизнь, а тем самым я начинал считать себя подготовленным к новому укладу жизни на Родине, в России.
Лето 1922 г. ознаменовалось приездом в Берлин многих знаменитостей литературного и художественного мира из Москвы и отъездом туда литературных и художественных сил, оставшихся за границей. Между прочим, в Берлине гастролировала в это время труппа Александрийского театра, а в одном из больших кафе на Курфюрстенштрассе образовалось нечто вроде клуба писателей. Эти собрания обычно начинались в большом зале, а заканчивались в меньших помещениях, причем бывало, что часть собравшихся пела "Интернационал", а другая протестовала, но тем не менее все эти шероховатости быстро сглаживались, и не помню, чтобы на этих встречах произошел какой-либо скандал.
В числе прибывших из Москвы мне пришлось как-то встретить Айседору Дункан, прилетевшую рейсовым самолетом вместе с поэтом Сергеем Есениным. В разговоре с Айседорой Дункан я вспомнил наше первое знакомство с ней в 1902 г. в Афинах, куда она приезжала изучать пластичные позы Древней Греции и ходила по Афинам и их окрестностям в сандалиях и в древнегреческом хитоне. Я не очень настаивал на уточнении года нашей первой встречи, так как Айседоре Дункан в Афинах было уже свыше 30 лет, и теперь ее возраст особенно сказывался в сравнении с необыкновенно юным ее спутником.
Перед отъездом в Москву мне пришлось довольно много хлопотать об урегулировании формальностей, связанных с получением нужных для выезда из Берлина документов, об уплате налогов, которые взимаются с иностранцев, проживающих в Берлине, при их отъезде, и т.п. Мне, однако, не пришлось ничего платить. В моем распоряжении находилась бумага от соответствующего ведомства, в которой говорилось, что германское правительство признает за собой в отношении меня долг в размере 60 тысяч марок за суммы, взысканные с моего майората во время германской оккупации Польши. Германские власти приняли это во внимание, и с меня не было взыскано ни одного пфеннига.
