Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе
В декабре мы добрались до станции Тайга, большого узлового пункта, откуда идет железнодорожная ветка на Томск. На этой станции скопилась масса поездов, в том числе военных и санитарных. Колчак с российской золотой и серебряной казной проследовал мимо нас. Наступающая Красная армия под командованием знаменитого Блюхера{134} догнала нас в Тайге. Вспыхнуло серьезное сражение. Вокзал и скопившиеся там составы подвергались особенно сильному обстрелу. Все, кто мог, спешно оставили вагоны, потому что очень скоро они загорелись, а некоторые — с топливом — взорвались. Перед лицом смерти и большевистского плена разыгрывались ужасные сцены. Я видел, как один офицер застрелил свою семью, а потом и себя. Нам пришлось остаться в вагоне, потому что у дочери начались роды. Под гром пушек, под градом пуль, которые не щадили и наш вагон, родилась моя внучка. Шесть пуль пробили постель моей дочери, но ее самое не задели. Нам недоставало самого необходимого — накануне охранный полк разбежался, дочиста нас ограбив. Новорожденную завернули в рубаху, которую я снял с себя, — больше ничего не нашлось. Ободряли меня в это тяжкое время только мужество и душевная стойкость жены и дочери, не покидавшие обеих ни на миг.
Поистине чудо, что все мы, в том числе и младенец, выжили, хотя стужа стояла страшная. Через три дня бои кончились, и мне удалось найти пристанище у одного из железнодорожников — угол в комнате, где, кроме нас, обитала его семья и отступающие солдаты. Здесь моя жена захворала сыпным тифом — заразилась, ухаживая за больной сестрой милосердия. Она настояла, чтобы я поместил ее в переполненном тифозном бараке, бывшей школе, где она через две недели скончалась. Эта страшная болезнь свирепствовала тогда повсюду. Не только все свезенные в барак больные, но и весь медицинский персонал и многие жители Тайги умерли от тифа.
С помощью военнопленных я кое-как сколотил гроб и похоронил жену в тихом месте за пределами городка. С благодарностью хочу вспомнить здесь доброе отношение немца Зорембы из Бреславля. Он служил регентом в здешней католической церквушке. Благодаря ему я добыл гроб, хромую лошадь, плохонькие сани и двух военнопленных, которые помогли мне забрать из барака тело жены и завернуть в нашу единственную скатерть. Пришлось прокопать туннель в высоченных сугробах, чтобы поставить гроб в маленькой церкви. После того как священник, красивый солидный мужчина, прочел заупокойные молитвы, мы отвезли покойницу за город и похоронили в мерзлой, как камень, земле. Так мне, слава Богу, не довелось пережить, чтобы большевики сбросили ее в глубокую расселину, как остальные трупы, кучей лежавшие под мерзлым снегом, — весной их должны были сжечь. Даже моя дочь, за чью жизнь я в предшествующие дни сильно опасался, тоже поехала с нами проводить мать к месту последнего упокоения. Никогда не забуду прекрасные немецкие прощальные песни, которые пленные пели над могилой.
Тяжкое и памятное время! Двадцать третьего декабря во время боев на станции Тайга родилась воя внучка, первого января я отвез жену в тифозный барак, через две недели она умерла, а в 1 000 миль отсюда в тот же день скончался от той же коварной болезни мой сын Альфред.
БЕГСТВО ИЗ ТАЙГИ
Когда мы осели в Тайге, большевики нас «зарегистрировали». Это был первый этап плена. Дело в том, что, заняв какой-нибудь населенный пункт или захватив пленных, большевики отправляли их за линию фронта, но не интернировали. В таком случае люди подчинялись военной администрации. Населению не приходилось очень страдать от регулярных войск. На втором этапе пленных сортировали, одних интернировали, других отправляли дальше в тыл, третьим разрешали остаться. Затем следовал третий этап — ЧК, чрезвычайная комиссия. Здесь начинались ужасы большевистского режима, производился строжайший отбор, одних тотчас расстреливали, других отсылали в Москву или в иные тюрьмы. Поэтому все старались не попадать в руки ЧК.
Поскольку мы были зарегистрированы, нам воспрещалось покидать город. Но если уж выбираться из пикового положения, то надо пытаться бежать. Правда, пришлось выдержать там еще несколько недель. Мастер-путеец, живший с женой и сыном в железнодорожном вагоне, уступил нам половину этого вагона. Так как у нас ничего не осталось, я тоже был вынужден мародерствовать на поле боя. И не зря. Я нашел одежду и провиант, в частности муку, а еще мешочек семян и запаянную коробочку со швейными иголками. В данный момент семена и иголки были без надобности, но позднее сослужили мне спасительную службу. Печку в вагоне мы топили углем, украденным из паровозных тендеров, и кое-как прожили месяц. Когда Ирена немного окрепла, мы решили бежать на паровозе-снегоочистителе, где машинистом был друг нашего мастера-путейца. Жуткая поездка! Мы тулились на узенькой лавке, справа и слева осыпаемые снегом, под ногами громыхали и скрежетали очистные лопаты. Так мы проехали 100 километров на восток и очутились в татарской деревне.
Там нас приютил паровозный машинист, женатый на немецкой колонистке. Он страдал болезнью позвоночника и теперь держал маленькое крестьянское хозяйство. Эти люди отнеслись к нам по-доброму, предоставили комнату, где мы могли устроиться, только пропитание надо было обеспечивать самим. Тут-то мне и пригодились мешочек с семенами да швейные иголки. В деревне семян не было и особенно ценными считались капустные. Уповая на то, что в мешочке именно семена капусты, я выменял его на провизию, как и иголки, тоже пользовавшиеся большим спросом. Жене машиниста мы помогали по хозяйству и учили ее сынишку, пригожего двенадцатилетнего мальчика. За это она давала нам молоко и разрешала пользоваться кухней. До весны мы прожили тут без тревог.
Я написал в Барнаул, запросил, нет ли вестей от моего зятя, так как рассудил, что если он жив, то будет наводить там справки. Вскоре от него самого пришло известие, что он тоже попал в плен и был выслан в Барнаул, получил хорошее место в большевистской железнодорожной администрации и настаивает, чтобы жена спешно выехала к нему. Хотя сам я был против возвращения в Барнаул, где, как я знал, хозяйничают латыши, весьма для меня опасные, я все же хотел дать дочери возможность воссоединиться с мужем. И мы отправились туда, хоть и не имели письменного разрешения большевиков, которое тогда было необходимо. Мы добрались до Новониколаевска, но там на Алтайском вокзале нас все же арестовали. Вместе с несчетными беженцами мы сидели на вокзальном полу, дожидаясь поезда на Алтай, ходившего раз в день. Вся надежда была на то, что удастся затеряться в огромных толпах, а в поезде как-нибудь спрятаться от контроля чекистов.
