Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой
В общем там оказалась целая куча всего, и тогда мы сели на самолёт, прилетели в Лондон и пошли к адвокату. Добились от судьи запрещения продаж. Потом вошли в контакт с владельцем этих товаров, это был француз, обозначенный в каталоге как «высокий французский джентльмен»; кажется, с помощью Кристи узнали, кто это был, в конце-концов выяснилось, что это был сын французского посла в Москве. Тогда Лина вспомнила, что в своё время передала свои документы французскому послу, отправлявшемуся во Францию с тем, чтобы они ждали её там, когда она вернётся, а она надеялась вернуться.
Почему же состоялась эта продажа у Кристи? Потому что посол умер, и когда среди его документов были обнаружены бумаги Прокофьева, родные решили пустить их с аукциона Кристи.
Их удалось выкупить, они стали собственностью Лины.
Письмо было очень интересное, очень важное для неё, она испытала настоящее эмоциональное потрясение.
Прервём рассказ господина Шмидта, чтобы услышать ту же самую историю из уст того «кого-то», которого упоминает господин Шмидт. Это – уже названная мною леди Джоан Даунс, супруга известного английского дирижёра, сэра Эдварда Даунса, большого любителя музыки Прокофьева, друга семьи с незапамятных времён, дирижировавшего многими сочинениями композитора. Леди Джоан Даунс дружила с Линой Прокофьевой до её смертного часа. В своих воспоминаниях о Лине Ивановне леди Даунс пишет об этом эпизоде:
«Однажды утром в пятницу мой муж прочитал в Литературном Приложении к Таймс, что аукцион Кристи выставляет на продажу коллекцию рукописей и личных писем Прокофьева. Мы позвонили миссис Прокофьевой, она была в Париже в это время, и мы сомневались, что она об этом знает. И всего несколько часов спустя я встретила её в аэропорту в сопровождении адвоката и отвезла их к лондонскому поверенному, чтобы остановить продажу. Запланированная распродажа включала коллекцию её личных вещей, которые она послала из Москвы в Париж через друзей в надежде, что когда-нибудь сможет покинуть Россию и получить их обратно. Друзья, с которыми она отправила вещи в Париж, умерли, а их детям, не слишком разбиравшимся что к чему, посоветовали продать их. Лина была очень взволнована, найдя не только письма и открытки от своего мужа, но и рукописи, в числе которых находилась первая опера Прокофьева, написанная им в возрасте девяти лет, она называлась „Великан“».
В фильме о Прокофьеве, выпущенном в Соединённых Штатах (режиссёр – Некрасов) мне больше всего понравился эпизод, в котором дети поэтично изображают сцену из этой оперы. Девочка – в старинном платьице и золотыми кудрями, сначала спит в своей сказочной кроватке, а потом приходят два мальчика – рыцари, спасающие её. Во всяком случае, это сделано «с настроением» (из запомнившихся выражений С. Т. Рихтера).
О постановке оперы «Великан» в Сонцовке упоминает и Лина Ивановна в своём рассказе в 80 годы. Она знала об этом со слов Марии Григорьевны.
«Одна из тёть Сергея вышла замуж за Генерала Раевского, чьё знаменитое имя упоминается даже в романе „Война и мир“. Сергей жил у Раевских, когда в девятилетнем возрасте написал и поставил свою первую оперу „Великан“. Конечно, это был домашний любительский спектакль, в те годы они были широко приняты. Кто-нибудь писал сюжет, а потом участники импровизировали диалог. Ребёнком я тоже „написала“ такую пьесу в США: она называлась „Мистер и миссис Пирс“, и я даже помню споры вокруг того, как правильно писать по-английски „Пирс“.
В России в таких домашних спектаклях часто участвовали дети и прислуга обоих семейств, родительского и дядиного, их чада и домочадцы, среди которых было много детей – друзей Сергея.»
«Мы отнесли всё это библиотекарю Ройял Опера Хаус, – продолжает леди Даунс – он сделал фотокопии и теперь мы могли поместить оригиналы в банк. Миссис Прокофьев попросила моего мужа взглянуть на рукописи, и посмотреть, может ли он ими воспользоваться. В это время муж готовился к первому исполнению музыки Прокофьева „Евгений Онегин“, и в партитуре, по которой он работал, не хватало четырех „номеров“, как вдруг – вот ведь чудо! – перед ним оказались пропущенные страницы, так что за неделю он оркестровал их, и сочинение было исполнено.»
Читая эти строки, я с нежностью подумала о таировских артистах, передавших в незапамятные уже времена репетиционные ноты автору.
С помощью Лины Ивановны сэр Эдвард Даунс осуществил ещё одну премьеру сочинения Прокофьева: это она привезла ему оперу Сергея Прокофьева «Маддалена».
Лина Ивановна рассказывает:
«Прокофьев приехал в Италию, чтобы обсудить с Дягилевым возможность написания балета на основе „Скифской Сюиты“, кстати сказать, одного из моих любимых произведений мужа. Это кресчендо, представляющее рассвет и восход солнца, потрясающее! Скифская сюита – выдающийся пример его оркестрового мастерства.
Соломон Волков в своей книге, которая выдаётся за мемуары Шостаковича, говорит, что Прокофьев не был силён в оркестровке, мучился с ней и вынужден был прибегать к помощи. Это не просто неправда, это абсурд. И Шостакович, независимо от того, любил он его или нет, был серьёзным музыкантом и ничего подобного сказать не мог. Так мог сказать только невежда.
Этому сочинению предшествовала его одноактная опера „Маддалена“, оркестровку которой он не закончил, она была завершена дирижёром Эдвардом Даунсом несколько лет тому назад и исполнена под его управлением на радио ВВС в Манчестере в 1979 году, сначала по-русски, а затем по-английски, в один и тот же вечер.
Даунс рассказывал мне, что в нотах были пометки Прокофьева, показывающие, как он собирался оркестровать оставшиеся части (примерно одну четверть произведения) и Даунс заодно изучил и „Скифскую сюиту“ и другие произведения этого периода.
Театральная премьера прошла в Австрии, в Граце в 1981 году, но спектакль не совсем удался. Это неудивительно: режиссёр и его друзья сами придерживались мнения, что эта музыка „little merit“. Когда Даунс исполнил её, красота музыки пронзила слушателей, в то время как оркестр в Граце не справился со своей задачей, может быть, и потому, что у них было недостаточное количество репетиций.
Думаю, истинная причина, по которой Сергей не закончил „Маддалену“, заключалась в том, что яркий экспрессионистский сюжет, увлёкший его в ранние годы, позже перестал интересовать его. Но он часто повторял: „Как-нибудь летом я непременно закончу ‘Маддалену’. Думаю, если бы встретился настоящий режиссёр, ‘Маддалена’ заняла бы достойное место. Конечно, она должна быть поставлена вместе с другой маленькой оперой, чтобы полностью занять программу вечера“. В Граце умудрились „инсценировать“ версию из кантаты „Иван Грозный“, и получилось смехотворно. Почему бы не взять к „Маддалене“ что-то из русской классики, „Иоланту“, например, или какую-нибудь из маленьких опер Римского-Корсакова?»[107]
