Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет
Здесь в нашу полемику вмешивается другой, просто вдумчивый читатель, читатель-аналитик, и высказывает следующую философскую мысль:
— Все-таки сколь непонятна, даже непостижима, пока не объяснена наукой сама природа прозорливости, причем именно в политической области. О гениальности, о гении написано много, высказываются разнообразные догадки об истоках и природе дарований Моцарта, Шекспира, Ньютона, Пушкина. Лет пятьдесят существует уже эвристика, но и она не дала четких и вразумительных объяснений. Говорят об озарениях, о том, например, как Менделеев увидел таблицу своей периодической системы во сне и, проснувшись, запечатлел ее на бумаге. Но дальше указания на сам этот факт дело не идет. А какова природа гения-политика? Этот вопрос даже не ставился. Однако как это приятно, если не быть, то хотя бы слыть мудрым и прозорливым. Ах, как это ласкает самолюбие, особенно если можно не только убеждать в этом самого себя, но и вдалбливать в чужие головы! И как дорого народу приходится расплачиваться, когда выясняется, что такой самозваный гений не смог найти верный политический курс даже на несколько ближайших лет, на текущий момент. А Скобелев безошибочно наметил его на многие десятилетия, почти на столетие, и предвидел все основные политические комбинации. Ведь было же немало людей, которые тоже читали, думали, анализировали, а вот не дошли до его выводов. Какими-то непонятными нам средствами и путями природа наделила его особым даром предвидения. Редкий экземпляр. Такие люди рождаются раз в несколько столетий. Беда в том, что капризная история, дав ему этот дар, не поставила его у власти.
Мне нечего возразить этому читателю. Остается соглашаться.
Именно потому, что Скобелев шел вопреки устоявшимся политическим канонам, а также из-за его некоторой запальчивости, резкости его выступлений, обусловленной его горячим патриотизмом, не все современники оказывались способными понять и оценить его идеи. Но у него было и немало сторонников. «Самым решительным сторонником этого антигерманского и профранцузского курса был умерший в 1882 г. генерал Скобелев, — писал А.З.Манфред. — Об этом охотно напоминали и в России, и во Франции — в газетах, журнальных статьях и даже специальных брошюрах. Этот курс поддерживали такие влиятельные офицеры, как начальник генерального штаба Обручев, варшавский генерал-губернатор Гурко, генерал Богданович, опальный генерал Милютин и др.»
К оценкам современников можно добавить ретроспективную оценку, данную в 1901 г. представителем следующего поколения, видным деятелем Славянского общества Гейсманом: «Макиавеллизм наших европейских врагов вызвал боязнь Скобелева, чтобы мы снова с нашим добродушием не попали в их когти. Только поэтому пламенный темперамент и горячий патриотизм Скобелева вынудили его забить в набат без должной сдержанности об угрожающей России опасности от тевтонов… Теперь, оглядываясь на четверть века назад, всем понятно, что Скобелев был предтечею франко-русского союза, парализовавшего среднеевропейский союз, что Скобелев своими речами не только не накликал новой войны, но сослужил великую службу делу мира».
Заключая внешнеполитическую главу, сделаем выводы, к которым обязывают факты. Скобелев был прирожденным и талантливым политиком. Особенно высокой оценки заслуживают его блестящие качества стратега. Он умел анализировать обстановку, отличался прозорливостью, умел вырабатывать политический курс. Характерно для него, что он не прибегал к методам отжившей, по его справедливому убеждению, салонной дипломатии, и выступал как политик, использующий «неотразимую силу печатного слова». Но как тактик, он не всегда использовал средства, адекватные правильно определенным стратегическим целям. Однако это слабое место, один из «парадоксов» Скобелева, как их определял М.М.Филиппов, было обусловлено не непониманием путей, ведущих к цели, а служебным статутом генерала, делавшим для него недоступными политические и дипломатические средства. Эти условия рождали непонятные многим современникам «бестактности» белого генерала, партизанскую форму его действий. Но другой формы он найти не мог, ее не было. И действуя по-партизански, он сумел сделать максимум возможного.
Второй вывод касается направленности его внешнеполитического курса. В Европе цели Скобелева и его личные усилия были направлены на сохранение для России территориального status quo и имели оборонительный характер. Правда, в отношении проливов он занимал экспансионистскую позицию, но обладание ими, которое было, по его мысли, делом будущего, он рассматривал как средство обеспечения безопасности государства с юга. В Азии русская политика была экспансионистской. Отказ от экспансии означал бы капитуляцию перед Англией. В таком же положении находилась Англия по отношению к России. Но сам Скобелев допускал возможность отказа от Средней Азии, если этот шаг послужит обеспечению южных и западных границ.
Все это позволяет утверждать, что внешнеполитическая программа Скобелева диктовалась целями обороны, а не наступления, а элементы экспансионизма вызывались стремлением иметь прочные гарантии нерушимости существующих границ и обеспечения безопасности и интересов России на Балканах, которые Скобелев справедливо связывал с безопасностью на границе с Германией.
Глава окончена. Теперь мне представляется заключительный диалог с вдумчивым читателем. Подозреваю, что он может поставить вопрос: не была ли речь Скобелева использована французами в односторонних интересах?
Основание для такого вывода как будто есть. Его высказывал и Н.Н.Кнорринг: «Скобелев явился в парижском инциденте скорее пассивным лицом, чем активным политиком. Его неопытность в роли политического деятеля дала французской прессе возможность использовать имя знаменитого генерала в данный момент скорее в интересах Франции, нежели России». Действительно, из выступления Скобелева французы постарались извлечь немедленную выгоду, сделав частную беседу достоянием газет и представив ее как выражение официальной политики России. Но этот факт вовсе не означает, что Скобелев сыграл несамостоятельную роль и что его демарш не принес пользы России. Материал говорит об этом, полагаю, достаточно убедительно. Если и можно утверждать о большей активности французов, сразу ухватившихся за речь, то никак нельзя согласиться с мнением об односторонности политической выгоды. При взаимной выгоде трудно взвесить, кто выиграл больше. Что же касается стремления французской стороны столкнуть Россию с Германией (оно было), то для Франции в ее положении это было естественно, так как выгодно. Если бы Франция была в союзе с Россией, как это произошло через десять лет, и столкновение последней с Германией влекло бы для Франции автоматическую обязанность выступления на русской стороне, она вела бы себя иначе.
