Красный лик: мемуары и публицистика - Иванов Всеволод Никанорович
Правда, на следующий же день недоразумение разъяснилось, и «Русское Слово» признавалось, что оно село в необыкновенную лужу: правда, заём-то был, и назывался он «японским», но был выпущен русским правительством и специально на войну с Японией…
Всё-таки от этой истории осталось чувство чего-то страшно неприятного, но возможного… И действительно – время японской войны выявило в русском обществе необычайно сильные пораженческие, глубоко пассивные, отрицательные настроения… Ведь посылали же русские студенты одного из столичных императорских университетов телеграмму микадо с пожеланием победы его оружию… Русское общество, не скрывая, радовалось поражениям своих же войск…
Помню газеты того времени – бессмертный до сих пор Василий Иванович Немирович-Данченко был старцем и тогда, и упражнялся в эффектном описании подвигов наших войск. Но несмотря на все описания, несмотря на яркие образы, которые он употреблял, русское общество было в высшей степени мрачно.
Восток был для него всегда чужим, его интересы были прикованы только к Западу, а войну на Дальнем Востоке оно считало «авантюрой»…
И русское оружие, неудачливо закончившее войну 1877–1878 годов, разбитое в войне 1854 года, но носившее на себе отблеск славы войн Кавказских, Отечественной, турецких, Елизаветинских походов – несло поражение за поражением.
Осада Порт-Артура привлекла к себе всеобщее внимание и было возбудила несколько притихнувшие чувства. Но сдача его Стесселем и те писания газет по поводу этого национального бесславия – звучат в моих ушах и поныне…
Шапками закидаем… – писали редкие патриотические публицисты. А дело обернулось так, что с полей и сопок Маньчжурии подул впервые тот ураган, который затем разросся в революцию сперва 1905, а потом и 1917 годов…
На Россию шло великое несчастье, и некому было его отразить…
У раненых и убитых японцев находили много писем из дому; и каждое письмо из дому – было крепкой поддержкой воина в его долге. «Я горда тобой, – пишет одна японка-мать своему сыну под Порт-Артур, – я счастлива тем, что все меня приветствуют и оказывают уважение, зная, что ты под Порт-Артуром… Я знаю, что я тебя не увижу больше, но в то время когда твой гроб прибудет в нашу деревню, я буду счастливейшая женщина – мой сын пал под Порт-Артуром!»
Япония ухаживала за своими солдатами – как только нежная мать может ухаживать за своими любимейшими сыновьями…
Россия – не любила ни своих маньчжурских вояк-солдат, ни офицеров…
«Записки врача» Вересаева, прочтённые мною несколько времени спустя после войны, были сплошным преступлением против своей армии… На кресте, буквально на кресте были распинаемы обществом люди, которые дрались за престиж отечества.
А отечество приветствовало врагов. А общество стояло на стороне Европы, которая была на стороне Японии; те броненосцы, те пушки, которыми громились наш флот, наши форты – были, конечно, не изобретены Японией – они были даны ей Европой, в частности Англией…
Гульский инцидент не разобран как следует до сей поры – возможно, что там были действительно японские миноносцы в английских территориальных водах… Против русской армии – был весь мир: Европа, Япония, Дальний Восток, наконец, своё общество…
Печально кончилась война – престиж России был подорван. С шумом и грохотом, разбивая станции, объявляя «республики», возвращались русские войска домой. Слово «Цусима» с тех пор стало синонимом величайшего военного позорного бедствия. Разразилась революция…
Отшумели военные события, и снова над мирным Китаем – воцарилась тишина. Лицом к лицу очутились многочисленные русские люди здесь – с Востоком, начинают узнавать его, работать с ним, начинают с удивлением распознавать, какая огромная работа ведётся здесь, на Дальнем Востоке, какие старые древние культуры выросли здесь, под сенью культуры китайской… Русские люди узнают, что здесь нужны совершенно другие методы работы и международного политического обхождения, нежели те, что были применяемы двадцать пять лет тому назад, в период западных влияний. Что не силой здесь надлежит действовать, а общими, тщательно разграничиваемыми интересами, и что так нужно было действовать всегда. Что мир Востока, наконец, столь же велик и могуч, как и мир Запада, и что возможно, что катастрофа России была вызвана тем обстоятельством, что ни она, ни руководители её, ни общество – не знали объективного положения вещей…
Это знакомство с Востоком – увы – началось не с научных специальных экспедиций, не с популяризации таким образом собираемых сведений, не с тщательной и осторожной разведки, а с ловко вызванного посторонними руками толчка. Русская дорогостоящая повадка. И хотя толчок этот был чувствителен, хотя мы о него ушиблись, всё же юбилей русско-японской войны – юбилей знакомства с Дальним Востоком…
Реально доказал этот Восток достойную уважения свою силу, и эта сила более дружественно настроена к России, нежели те страны Запада, которые толкнули эту силу на Россию в 1904–1905 годах. Благодаря этому толчку, благодаря развернувшимся последствиям, в самой истории мира произошли соответствующие большие изменения. Мы присутствуем теперь на Дальнем Востоке при зрелище быстро зреющей силы двух великих держав – Китая и Японии. Покамест Россия лежит на операционном столе коммунистического эксперимента, Восток неудержимыми шагами идёт вперёд и растёт. Уже пустынная Маньчжурия – арена боёв, заселена больше, нежели вся Сибирь. Уже здесь, на Дальнем Востоке, образовываются такие центры культуры и техники, торговли и промышленности, что скоро не в силу тягаться с ними будет пустынной, холодной Сибири.
И если теперь участники русско-японской войны отметят свой юбилей, в своём юбилее они отметят не то, что прошло, не то, что оказалось столь тяжёлым для русского воинства, а то, что до сих пор имеет актуальное, действительное значение:
– Двадцать пять лет тому назад русский человек в своей исторической распространяемости наткнулся на рождающуюся на Востоке силу. Горе ему было тогда, что он не знал этой силы… И горе этому русскому человеку теперь, если это своё знакомство он не использует на благо обоих – России и Востока, создавая здесь новые очаги мировой культуры, своеобразной, красочной и сильной, в противовес лукавому Западу…
Гун-Бао. 1928. 18 октября.
Украинский вопрос в Европе (по последним данным)
Пока русская эмиграция Европы и Дальнего Востока занята воспоминаниями об умчавшихся днях былых – русская жизнь не стоит на месте и в своём движении ставит новые и новые проблемы.
Последняя заграничная почта приносит нам много любопытного материала относительно этого движения. Намеченный нами здесь, на Дальнем Востоке вопрос об отделении от СССР некоторых областей бывшей Российской Империи – не празднословие, а актуальная проблема. Области, в которых замечается эта тенденция, отнюдь не стоят на профессионально-эмигрантской точке зрения, по которой в большевизме, выходит, виноваты какие-то «тёмные силы». «Нет, – говорят они, – большевизм – дело рук Москвы, дело рук того народа, который стоял столь долгое время в вершине пирамиды народностей, составляющих Россию, а потому желаемое отделение от неприятностей – есть отделение от Москвы».
Проблема эта, далее, не составляет собой только «пиа дезидериа» небольших кругов; нет, она давно уже вынесена на улицу и представляет собой предмет обсуждения немецкой, английской, французской, чешской, польской, американской, украинской прессы. Украинская пресса иначе и не называет современных хозяев Украины, как «москалями-оккупантами», и соответственно этому выразительному термину ведёт свою дальнейшую линию.
– Время, особенно с 1917 года, требовало переоценки ценностей, – пишет мне один мой корреспондент украинец, – и это необходимо было понять самодержавно мыслящему москалю… Тогда мы все бы были у себя на родине, и не было бы пролито столько крови, и нашей общей родиной не «опанувала бы босiчня всього свiту»… Но украинцы менее проиграли, чем великороссы, они создали уже свою культуру и теперь углубляют её сетью разных школ… Украинцы свободно ставят по всему СССР свои пьесы национального характера, вроде «Тараса Бульбы», «Гетьмана Мазепы», и смотрят кинопьесы вроде «Тараса Трясыло». Даже в Харбине, в Маньчжурии украинцы-рабочие в рабочих клубах устраивали вечера памяти Шевченко и заканчивали вечер украинским национальным гимном «Ще не вмерла Украiна», что равняется русскому «Боже, царя храни»… И так далее.
