Ольга Власова - Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией
Благодаря обращению к Сартру, Лэйнг совершил своеобразный переход к практике, практике в теории. Безумец с другим своеобразным и специфическим бытием во многом так и продолжал оставаться чужаком, только теперь чудаком не природы, а бытия. Для Лэйнга безумец всегда был частью социальной системы, такой специфической данности социальной онтологии, опыт которого был конституирован не бытием, бытием как таковым, независимым от меня или от него, а практикой социальной реальности, – тем, что мы делаем и как мы мыслим, будучи социальными существами.
Лэйнг попытался вернуть обществу ответственность за безумие и таким образом из безмолвия психиатрических больниц вновь ввел его в пространство общественных дискуссий. Такая стратегия, как оказалось, идеально вписалась в эпоху. Збигнев Котович отмечает:
Лэйнг задел оголенный нерв. Он попытался политизировать и, если можно так сказать, оживить дискурс безумия… <…> Лэйнг был знаменитым психиатром, провидцем, ярым бунтарем, поставившим под сомнение как ценности развивающегося капиталистического общества, так и функции психиатрии. Он попытался возвратить безумие в то общественное пространство, в котором оно и было, прежде чем его изолировали, заточили в тюрьму, заперли в сумасшедшие дома и подальше от тех мест, где нормальные граждане живут своей повседневной жизнью[513].
Такой ход имел закономерный вывод: «Это не они больны, больно общество». Укорененность безумия в социальной онтологии предполагала, что безумие – такой же полноправный элемент социальной системы, как и все остальные. Таким образом, Лэйнг заставил воспринимать безумца как данность социальной системы. В этом и состояла политизация. Как отмечает Питер Седжвик,
практически все левые и большая часть читающих гуманитариев и интересующихся социологов были уверены, что Лэйнг и его коллеги представили новую и очень точную трактовку того, что на самом деле значит психотический опыт. Редко когда столь малая авангардная группа исследователей, противостоящая ортодоксии доминирующего научного мировоззрения, за такой краткий период может достигнуть культурного или даже политического лидерства в кругах протестующей против дискриминации идей прогрессивной общественности[514].
Те идеи, которые выдвигал Лэйнг, можно обобщенно представить как социальную теорию, более или менее целостную социальную феноменологию, включающую теорию образования и функционирования группы, механизмов поддержания ее целостности, теорию функционирования власти, а также теорию взаимодействия индивида и общества. В 1987 г., за два года до смерти, в коротком резюме о себе, написанном для «The Oxford Companion to the Mind» от третьего лица, он характеризует себя как социального феноменолога «заинтересованного главным образом в выделении и описании того, что происходит в опыте людей, опосредованном их взаимодействием»[515]. По сути, именно социальная феноменология занимает Лэйнга во всех его работах. Появившись впервые в совместной с Эстерсоном книге о семьях шизофреников в 1964 г., социальная феноменология становится его исследовательской стратегией. Лэйнга интересует опыт, переживание, проживание. Но это уже не непосредственные факты сознания или чистое сознание, как это было в феноменологии, и это даже не просто опыт человека как опыт существования, как в феноменологической психиатрии и экзистенциальном анализе. Это опыт человека как социального индивида, неизменно социальный, социально индуцированный и социально управляемый опыт.
Самый важный этап образования общества Лэйнг, следуя за Сартром, связывает именно с опытом, а точнее, с усреднением переживания и его отчуждением. По его мнению, отчуждение уже заложено в самой онтологии общества, ибо иначе социум просто-напросто бы не возник. Опыт и его отчуждение – основные темы социальной теории Лэйнга. В разработке этой проблематики он продолжает линию Гегеля, Маркса и Хайдеггера[516]. Он отбрасывает исторически-диалектическое измерение Гегеля и Маркса и избирает эдакий своеобразный ракурс: между Хайдеггером и Сартром, точнее, между экзистенциализмом Хайдеггера и марксизмом Сартра.
Таким образом, поскольку психическое заболевание начинает трактоваться исходя из социальной онтологии, оно перестает быть исключительно клиническим концептом и становится социальной, философской проблемой. Как и всякая социальная и философская проблема, психическое заболевание становится проблемой неразрешимой, ведь невозможно избавиться от того, что неотъемлемо присуще обществу, а психическое заболевание как возможность – это свойство всякой социальной группы. Однако Лэйнг идет дальше.
Лэйнг определенным образом смещает акценты, он ведет себя вполне в духе модной тогда леворадикальной критики общества, точно так же, как представители Франкфуртской школы или постструктурализма. Поскольку отчуждение для него – бесспорно отрицательный феномен, а безумие противоположно отчуждению, безумие начинает трактоваться им как событие, негативное в жизни общества, но позитивное для личности. Здесь дает о себе знать та связка марксизма и феноменологии/экзистенциализма, которую Лэйнг так удачно обозначает, используя термин «социальная феноменология».
Дело в том, что Лэйнг является критиком-экзистенциалистом. За его критическими обвинениями в адрес общества стоит убежденность в том, что по ту сторону тотальных институций, по ту сторону семьи и общества существует возможность подлинного бытия, подлинной личности и подлинной свободы. В этом моменте его анализ более философичен, нежели социален. Он допускает существование чего-то по ту сторону социальности, и это «по ту сторону» исключительно позитивно. Таким позитивом становится для него психическое заболевание.
Следует отметить, что здесь Лэйнг отрывается от своей первоначальной специальности и начинает романтизировать безумие, романтизировать, поскольку превращает его в концепт своей социальной феноменологии. Наивно было бы полагать, что Лэйнг не представляет, что означает психическое заболевание и какое страдание стоит за ним. Наивно было бы полагать, что для него оно совсем не окрашивается негативными чертами. Но в определенный момент своего творчества он превращается из психиатра в теоретика-философа, в теоретика-гуманитария, в борца и революционера, а гуманитарии, как известно, должны прибегать к абстрактным категориям. Безумие не становится для Лэйнга исключительно позитивной силой, просто оно превращается в инструмент теоретизации и отрывается от своих «практических корней». Такова цена и оборотная сторона его гуманитаризации.
