Татьяна Бобровникова - Сципион Африканский
А Публий по-прежнему отвечал Катону равнодушным молчанием. В древневавилонском тексте, озаглавленном «Разговор господина с рабом», есть глава, называющаяся «Тщетность надежды на благородство противника». Господин говорит там:
— На слова моего обвинителя я хочу ответить молчанием.
Раб же отвечает ему:
— Не отвечай молчанием, господин мой! Не отвечай! Если ты не будешь говорить… то обвинители твои будут свирепы к тебе.[180]
На своем примере Публий доказал истинность этой древней восточной мудрости.
Но хотя Катон ненавидел Публия, хотя он постоянно «злословил его славу», по выражению Ливия (Liv., XXXVIII, 54), хотя он «терпеть не мог Публия Африканского» (Plin. N. H. Praef, 30), он был бессилен сокрушить своего врага — Сципион был из тех, до кого клевета не могла коснуться. Но Катон не терял надежды. Словно гомеровский Ахиллес, который тщетно вглядывается в закованного в броню Гектора, ища уязвимое место, смотрел Катон на своего врага, ища хотя какое-нибудь место для удара. Но тщетно. И неожиданно Порций нашел уязвимое место.
Глава V. СУД
Сициний:
Он язва. Надо вырезать ее.
Менений:
……………………………
Чем заслужил он казнь, чем Рим обидел?
Тем, что громил его врагов? Иль тем,
Что за отчизну пролил больше крови,
Чем в жилах у него теперь осталось?
Пролив ее остаток, вы навеки
На всех, кто это допустил иль сделал,
Положите пятно.
Сициний:
Слова пустые!
В. Шекспир. КориоланКатон был некогда квестором при Сципионе и знал, что знаменитый полководец небрежно относится к финансовым вопросам, любит делать воинам подарки и вообще сорить деньгами. В войне с Антиохом Публий опять командовал армией. Этим надо было воспользоваться. И вот Порцию стало известно, что солдаты были щедро вознаграждены и даже получили двойное жалованье. Этого было довольно. Можно было обвинить Сципиона в утайке части военной добычи. Однако Катон был достаточно умен и осторожен и прекрасно понимал, что если он выступит сам против Публия, то приобретет у современников и потомков самую зловещую славу. На нем навеки будет позорное клеймо клеветника, подло погубившего величайшего гражданина, спасителя Рима. Этого Порций вовсе не хотел. Если верить Цицерону, будучи уже стариком, Катон с умилением рассказывал молодежи об этом великом муже, давая понять, что его связала с Публием нежная дружба (Cic. Senect., 19). Поэтому Катон решил действовать чужими руками.{88}
Он подучил каких-то двух дерзких трибунов, по-видимому, новых людей, двух Петилиев,{89} убедив их, очевидно, что лучший способ сделать карьеру — это привлечь к суду какого-нибудь знаменитого человека, а кто же более знаменит, чем Сципион? И вот через три года после победы при Магнесии (в 187 году до н. э.) Петилии потребовали в сенате у Люция{90} отчет о деньгах, которые он получил от царя Антиоха перед заключением мира. Люций, однако, не успел еще ответить, как поднялся его брат. На это обвинители и рассчитывали. Люций был им не нужен: они были уверены, что Публий возьмет удар на себя. «Публий ответил, что отчет у него есть, но что он не обязан отчитываться перед кем бы то ни было. Когда противник настаивал и требовал представить счеты, Публий попросил брата принести их. Книга была доставлена. Тогда Публий протянул ее вперед и на глазах всех изорвал, предложивши своему противнику восстановить отчет по отрывкам, а прочих спросил, почему они так доискиваются отчета о том, каким образом и как израсходованы три тысячи талантов, между тем не спрашивают, каким образом и через кого поступили к ним пятнадцать тысяч талантов, которые получены им от царя Антиоха, равно как и о том, каким образом они сделались обладателями Азии, Ливии, а также Иберии. Все сенаторы оцепенели от этих слов, и требовавший отчета замолк» (Polyb., XXIII, 14, 7–10).
Но эта неудача не обескуражила Катона. Он действовал. Для его планов 187 год до н. э. был на редкость удачным. Из десяти трибунов девять были его союзниками, десятый же, Тиберий Гракх, в заговоре не участвовал, но был личным врагом Сципиона. Инициативу на сей раз взял на себя трибун Авгурин. Петилии, как видно, еще не вышли из оцепенения. Напасть решено было на беззащитного брата Публия, Люция. Вопрос опять стоял о деньгах Антиоха.
Люций растерялся, но, по-видимому, решил не являться на суд, подражая своему брату. Тогда трибун стал угрожать отвести его в оковах в тюрьму. Люций же все колебался и не знал, что предпринять. Тогда Публий, который понимал, что брат страдает из-за него, апеллировал к остальным трибунам, требуя у них защиты от произвола коллеги. Но между ними был сговор, и восемь из них отказали. Тиберий же неожиданно заявил, что у него особое мнение. Он был человек пылкий, мужественный и суровый. И коллеги не сомневались, что его предложение будет еще более жестким. Но Катон и его союзники не учли одного — Тиберий наделен был рыцарским благородством. Взяв слово, он дал торжественную клятву, что не мирился со Сципионами и ничего не делает, чтобы снискать их расположение. Но, продолжал Гракх, он никогда не позволит отвести в тюрьму триумфатора Люция, ибо это недостойно Республики. Тиберий защищал честь Сципионов с тем большим жаром, что они были его врагами.
Хотя Гракх не вмешивался в сам ход процесса, его слова произвели такое сильное впечатление на римлян, что дело немедленно прекратилось (Gell. VII, 19; Val. Max., IV, 18; Liv., XXXVIII, 57; Cic. De cons. prov., VIII, 18).
Рассказывают, что в тот же день был ритуальный пир в честь Юпитера в Капитолии. Весь сенат был в сборе. Были и Тиберий с Публием. Случайно (вероятно, для них самих, но не для устроителей пира) они оказались рядом за одним столом. Они заговорили и почувствовали друг к другу самую горячую симпатию. В конце пира сам Сципион предложил Тиберию руку своей младшей дочери (некоторые передают, что весь сенат стал ходатайствовать за Тиберия и просил Сципиона выдать за него Корнелию). Как бы то ни было, предложение было сделано, и Гракх с глубокой радостью его принял. Публий прибавил, что шаг его не опрометчив, ибо он узнал Тиберия в самое подходящее время для того, чтобы составить о нем правильное мнение: именно когда он был его врагом (Gell., XII, 8, 1–4; Val. Max., IV, 2, 3). Далее рассказывают, что Сципион вернулся домой и объявил Эмилии, что просватал младшую дочь. Жена стала горько упрекать его, спрашивая, как мог он решиться на это, даже не посоветовавшись с нею. Публий благоразумно молчал. Наконец она воскликнула:
