Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха
Едва успев проглотить завтрак, в 8 часов утра я уже стоял у операционного стола «на крючках». За той операцией была другая. Всего четыре часа стояния на ногах в постоянном напряжении: тянуть крючки не так легко, их надо вовремя передвигать, давая место рукам хирурга. Иногда он в нетерпении хватал меня за руки и передвигал вместе с крючками. Время от времени я тайком моргал и таращил глаза, чтобы не слипались, и переминался, перенося нагрузку с ноги на ногу.
Перед концом рабочего дня — обязательная часовая учебная конференция, на которой проверялись наши теоретические знания. Тут нужна концентрация другого рода: вслушиваться в вопросы, которые читал шеф-резидент, и знать на память ответы. А у нас у всех глаза закрывались и головы свешивались от усталости.
После конференции шеф-резидент делал с нами обход всех оперированных за день пациентов. Мы, младшие, должны докладывать, что и как было сделано.
У меня профессиональная привычка хирурга: я мог не спать по двое-трое суток. Но это было в молодости. Тогда организм быстро перезаряжался энергией за два-три часа отдыха. Теперь я был уже не тот. Ну, что ж: надо, так я и теперь выдержу.
В семь вечера я вышел на улицу и подходил к машине на госпитальной стоянке, у меня немного кружилась голова. А предстояло ещё около часа ехать в потоке машин. Дома Ирина спрашивала, пристально приглядываясь, как я перенёс первое дежурство.
— Не так уж плохо, — постарался я успокоить её.
Молодым моим сотоварищам по работе не приходило в голову, насколько я старше — ровесник их родителей. И не потому, что я выглядел моложе своих лет и был пока ещё достаточно энергичным. Просто они сами были в том возрасте, когда о возрасте не думают. Да если бы они и подумали о моих летах, то всё равно это не изменило бы их отношения ко мне: все мы были в одной упряжке и должны были скакать одинаково. А скакать приходилось в буквальном смысле слова.
У новичков первого года не было никаких навыков работы, их обучали старшие резиденты — на этом построена система постепенного освоения опыта в резидентуре.
И мы многому учились у них в повседневной практике. Резиденты 4-го и 5-го годов казались нам чуть ли не профессорами. Но обучая нас, они же нас и эксплуатировали, заставляя делать вместо себя мелкую работу, а то и используя нас на посылках. То и дело наши бипперы на поясах пищали — бип-бип-бип, — и мы кидались к телефонам — это вызывали старшие!
Резидент 4-го года Фунуча, филиппинец, вызвал меня, когда я был в детском отделении.
— Срочно принеси мне рентгеновские снимки (имя пациента). Я жду тебя на третьем этаже, в операционном блоке.
Срочно? Я был уверен, что он чем-то очень занят, потому что рентгеновское отделение как раз над операционным блоком и ему всего-то подняться на один этаж, а мне надо идти длинными переходами из другого корпуса.
Я поспешил. Когда, запыхавшись, принёс снимки, то увидел его в холле операционного блока. Он сидел, развалясь в кресле, и лениво перелистывал страницы журнала «Плейбой» с картинками голых красавиц. Не сразу оторвавшись от них, он мельком глянул на принесённые мной рентгенограммы:
— Отнеси обратно, — и опять погрузился в приятное созерцание.
Отнеся снимки, я снова поспешил в детское отделение. Проходить надо было мимо неотложной, там в коридоре меня перехватил резидент второго года индиец Гупта, 28 лет. Он дежурил по неотложной, и его обязанностью было принимать травму.
— Эй, русский, ты куда идёшь?
— В детский корпус.
— Что там?
— Надо сделать перевязку.
— Потом сделаешь. А теперь помоги мне зашить ножевую рану. Ты когда-нибудь зашивал раны?
— Приходилось.
Ножевые ранения были дежурным блюдом нашего госпиталя каждый день и целый день — создавалось впечатление, что в нашей округе разговора без ножа не происходило.
На этот раз рана была небольшая и неглубокая, я быстро справился с заданием. Гупта наблюдал, стоя позади:
— А ты действительно умеешь. Хорошо.
И я побежал на перевязку. Но лучше бы я не показывал ему своего умения. В течение ночи он вызывал меня ещё несколько раз на каждое зашивание раны — делать за него то, что ему самому полагалось. В результате у меня скопилась уйма недоделанных дел, не были собраны анализы и не вписаны в истории их результаты. Мой непосредственный шеф Юкато был недоволен — нервный, как все японцы, он строго следил за мной и требовал точности выполнения. С чисто японской хитростью он шпионил, что и когда я сделал. Не находя записей, он упрекал, я обещал, но меня снова вызывал Гупта для зашивания очередной раны. Японец выходил из себя. И вот мы с ним столкнулись в холле биохимической лаборатории. Японец стоял перед длинным листом результатов анализов и делал выписки. Увидев меня, стал кричать:
— Почему ты недоделал это? Ты обещал сделать.
Когда он повысил голос, я не выдержал и тоже обозлился:
— Почему ты кричишь на меня?
— Потому что ты — лжец!
— Я не лжец, но я не успел это сделать, меня Гупта заставляет зашивать раны.
— Ты лжец, лжец! — он собрался в комок, как будто хотел наскочить на меня.
На меня нахлынула волна злости. Я стал в позицию, чтобы ударить его первым. Прищурясь, быстро прикидывал, как получше нанести удар. Он понял и ещё больше съёжился. Так мы стояли друг против друга, тяжело дыша и смотря с ненавистью — точно два бойцовых петуха. В моём сознании мгновенно пронеслось, что назавтра наша драка станет известна директору, обоих нас, с синяками, вызовут для разбора: два доктора подрались на дежурстве! Я здесь новичок и меня никто не знает, а он уже работал полный год. К тому же, я ведь намного старше и обязан вести себя соответственно возрасту. Нет, начинать с драки мне невыгодно: могут выгнать совсем. А этого я боялся больше, чем расквашенного носа. Я подумал и сдержался.
А жаль. Очень мне хотелось врезать ему — до того допекли меня придирки и понукания.
Разность культур
Город Нью-Йорк — это большая кастрюля, в которой вместе варятся иммигранты из разных континентов и стран. Вот уже полтораста лет через Нью-Йорк прибывает в Америку основная масса иммигрантов. Поначалу чуть ли не все оседают в городе — в нём для них установились самые выгодные правила. Потом, переварившись и освоившись с языком, многие разъезжаются по разным штатам, сами или их второе поколение.
Если Нью-Йорк представить себе в виде такой кастрюли, то наш госпиталь был наваром на кипящей в нём поверхности — сгустком переваренного. После слияния еврейского и католического госпиталей его назвали Госпиталем всех вер — Interfaith Hospital. И действительно, сотрудники, и больные, и резиденты — откуда только они не были!
