Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин
Выступал сам Коба. Выступал привычно, то есть яростно:
— Главная задача чекистов — избавиться от ротозейства. Следует понять раз и навсегда: любой еврей — националист и одновременно — агент американской разведки. Товарищи спросят почему? Еврейские националисты уверены, что их нацию спасли США. Они считают себя обязанными американцам. Кроме того, евреи в своей массе — торговцы, спекулянты. А в США именно через это можно стать богачом, буржуа… Все эти наклонности не учитывали наши чекисты. Очень неблагополучно у нас в ГПУ. — (Так он по-прежнему называл Министерство госбезопасности). — Но мы будем лечить ГПУ, крепко лечить. Там много развелось ротозеев, при этом мало бдительности. Опять спросите почему? Товарищи прикрываются особой секретностью, позволяющей им жить бесконтрольно. Мы эту секретность сменим особым, строгим партийным контролем. И почистим ГПУ хорошенько от всякой ротозейской дряни…
Все стали умные, все поняли: после падения Абакумова у нас готовится большая чистка, как это было после падений Ягоды и Ежова.
И обнаружилась первая крупная жертва.
В самом конце 1952 года меня вызвали на Ближнюю. В Большой столовой были Игнатьев и Берия. Как обычно, они стояли у огромного стола, за которым сидел один Коба. Он сказал мне:
— Запишешь резолюцию Политбюро. Мы тебе в конце ее продиктуем.
Я уселся за маленький столик, стоявший поодаль у стены. Он приказал по домофону:
— Пригласите товарища Власика.
Власик безмятежно вошел в кабинет.
— Садись, Власик, в ногах правды нет. Ты, Лаврентий, говори. Товарищ Игнатьев пусть делает выводы.
Берия приступил:
— Мы наблюдаем за товарищем Власиком давно. Началось это еще в сорок девятом году… — (Надо было видеть лицо Власика — изумление, потрясение, ужас.) — Переводчик английской делегации, которого мы тогда завербовали, рассказал нам. Оказывается, у него было задание завербовать товарища Власика. Он даже передал ему ценный подарок — это был цейсовский фотоаппарат, принадлежавший Герингу…
(Так вот зачем Берия тогда…)
— Ты взял фотоаппарат? — спросил Коба.
— Да, чтобы его отдать обратно, но они уехали, — забормотал несчастно Власик. — Даю честное партийное слово.
— Тебе надо было тотчас сообщить о подарке куда следует, — мрачно заметил Коба.
— Товарищ Власик не мог этого сделать, слишком жадный, — продолжал Берия. — Мне только что сообщили первые результаты обыска, который идет сейчас у него на квартире. — (Власик как-то странно задрожал. Хотел что-то сказать, но… лишь хватал ртом воздух.) — Квартира товарища Власика очень напоминает квартиру Абакумова. У него найдено четырнадцать немецких фотоаппаратов… На днях мы специально положили у комнаты товарища Сталина на Ближней даче документ с грифом «секретно». Документ исчез…
Коба молча глядел на Власика. Наконец тот еле слышно заговорил:
— Я просто поднял его… и все.
— Разве тебе не известно, что секретные бумаги, найденные у кабинета главы правительства, следует, не читая, вернуть главе правительства? — спросил Берия.
— Я решил, что она неважная. Это была стенограмма обсуждения спектакля про Ивана Грозного в Малом театре. Там актеры чего-то говорили… — (Видно, Коба интересовался, что говорят артисты о его любимом царе.)
— Значит, ты ее все-таки прочел! — кивнул Берия. — В последнее время товарищ Власик связался с неким художником, постоянно пьянствует с ним.
— И что тебя с ним связывает? — совсем мрачно поинтересовался Коба.
— Этот товарищ — человек проверенный, Иосиф Виссарионович, он часто работает на оформлении Красной площади к торжественным праздникам…
— Опять не все говоришь… Вы сошлись с ним на почве общих женщин, — усмехнулся Берия. — Кроме того, что товарищ Власик спит с осведомительницами, он спал и с женой этого художника. И сам же ему об этом рассказывал и показывал список своих женщин с циничными надписями.
— Что молчишь? — спросил Коба.
— Признаю, женщин у меня много… — еле слышно произнес Власик. — Но в вопросах службы я всегда на месте. Выпивки и встречи с женщинами были. Но за счет моего здоровья и в свободное от работы время.
— Тебя предупреждали о недопустимости такого поведения?
— Да, вы мне говорили, товарищ Сталин… Еще в пятидесятом году говорили, что я злоупотребляю отношениями с женщинами. Простите меня, никогда не повторится.
— Но это не все, — не унимался Берия. — Как и товарищ Поскребышев, Власик не проявил должной бдительности в отношении заявления медсестры товарища Тимашук, а вместо этого вступал в контакты с еврейскими врачами-отравителями.
— Но я же… хотел проконсультироваться… они же академики!
— Ты молчи, ты слушай, — приказал Коба. — Ротозей!
— И это не все. Найден огромный перерасход государственных средств по его управлению, — продолжал добивать Берия.
— Грамотность у меня сильно страдает, все мое образование заключается в трех классах приходской школы, — бормотал несчастный генерал-лейтенант.
Но Берия был неумолим:
— А теперь расскажи, что из трофейного имущества ты забрал незаконным путем, без оплаты?
— Ну было… пианино, рояль, три-четыре ковра…
— Плюс четырнадцать фотоаппаратов… Если забыл — плюс хрустальные вазы, бокалы, фарфоровая посуда, — перечислял Берия.
— Такой же жадный буржуй, как Абакумов. Зачем тебе столько аппаратов? — спросил Коба.
— Он снимал вас тайно, Иосиф Виссарионович, — сказал Берия.
— И что же ты наснял?
— Я просто… на память снимал… — От ужаса Власик окончательно охрип.
— Пошел вон, мудак. Чтоб я тебя больше не видел.
Власик медленно поплелся из комнаты.
— Спасибо, Лаврентий. Ты свободен.
Берия ушел.
Коба велел Игнатьеву:
— Займись этим мудаком. Все мои фотографии сегодня же мне на стол. Отправьте его помощником начальника лагеря. — И, усмехнувшись, добавил: — А как обвыкнется с лагерем — арестуйте! Слишком много знает, прохвост! А ты, Фудзи, пиши: «Решением Бюро Президиума товарищ Власик освобожден от занимаемой должности…»
Когда все разошлись, он сказал мне:
— Пока будем искать подходящего человека вместо Власика, присматривай за охраной. Ты ведь их всех знаешь.
Так он сделал меня своим дворецким.
Последний день его рождения
На свой последний день рождения Коба меня не пригласил. По-моему, он никого не пригласил. Я был у него на даче накануне. Приехал вечером. Он спросил меня:
