Анри Сансон - Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 2
18 флореаля. Процесс бывших откупщиков начался сегодня. Их призвано перед трибуналом тридцать два человека. Лиендон и Ноден поддерживают обвинение; председательствует Коффингаль. Между тем Фукье оканчивает счеты депутатов во втором отделении.
19 флореаля. Сегодня утром произнесен приговор над откупщиками. Четверо освобождены от суда: Санго, Деланж-сын, Бевефэ и Дегант. Все остальные числом 28 приговорены к смертной казни и казнены сегодня же в 2 часа пополудни; осталось произнести приговор шестерым. Один из них, Лавуазье, был ученый химик. Он просил у президента Коффингаля пятнадцатидневную отсрочку, чтобы довершить открытие, которое должно интересовать нацию, но Коффингаль ответил ему; «Народ не имеет надобности в химии и ему нет дела до твоих открытий».
20 флореаля. Сегодня вечером Елизавету привезли в Консьержери. Пока приготовили комнату в женском отделении, она оставалась в Греффе, где сын мой и видел ее. Она очень бледна и похудела. Она сидела, читая молитвенник и как бы не замечая происходившего вокруг нее. Сегодня ночью ее должен допросить Фукье Тенвилль. Завтра начнется сам процесс.
21 флореаля. Я присутствовал при начале заседания, на котором осуждена сестра покойного короля. Председательствовал Дюма; на скамьях находилось 15 присяжных; Лиэндон поддерживал обвинение; Елизавете дали кресло, что при президентстве Дюма удивило меня. Множество слухов ходит по поводу этого процесса. Есть люди, полагающие, что Робеспьер посетил Елизавету в Темпле и дал ей понять, что от нее только зависит взойти снова на престол своих предков, отдав ему свою руку; что она прогнала его и что справедливое негодование ее будет причиной ее смерти. Надо быть очень простым, чтобы допустить возможность подобной попытки в человеке, ум которого никем не оспаривается. Другие напротив того уверяют, что в комитетах он постоянно противился началу ее процесса, признавая его бесполезность. Судя по вниманию Дюма к одной женщине, я также на стороне последнего мнения. Принцесса держалась перед трибуналом вовсе не так, как Мария-Антуанетта. Одна с гордым и смелым взглядом и высокомерной усмешкой вполне имела вид королевы. Принцесса же со взорами, постоянно обращавшимися к небу, улыбкой на устах, даже когда Фукье обвинял в участии во всех заговорах ее семьи и выбирал самые бранные названия, походила скорее на святую, сошедшую рая. Она с большим спокойствием присутствием духа отвечала на все вопросы. Когда ее спросили, зачем она сопровождала Людовика во время бегства его в Варенн, то она отвечала: «Все побуждало меня последовать за братом; я сочла за долг свой не покидать его ни в этом, ни в других случаях». Когда же Дюма заметил ей, что она принимала участие в оргии телохранителей и Фландрского полка, она отвечала:
«Мне совершенно неизвестно, происходила ли эта оргия или нет; я объявляю, что меня и не извещали о ней и что я и не думала принимать в ней участие».
Дюма доказывал, что ответы Марии-Антуанетты обнаружили виновность Елизаветы.
«Вы не можете отрицать, — прибавлял он, — что в рвении вашем оказать услугу врагам нации вы взяли на себя труд жевать пули, назначенные для патриотов, чтобы они вернее наносили им смерть».
Такое бессмысленное обвинение не нарушило однако спокойствия подсудимой: она без раздражения или нетерпения отвечала:
«Все возводимые на меня обвинения суть не более как клевета, не имеющая и тени вероятности».
Так как заговор никогда не бывает без соучастников, то к принцессе присоединили еще 23 обвиненных, и я оставил заседание, когда приступили к допросу их. Тогда был час пополудни; около трех часов Деморе, остававшийся в зале, сошел и сказал мне, что все осуждены после совещания, продолжавшегося только двадцать пять минут. Он принес мне приказание приступить к немедленному исполнению приговора.
Как глава заговора, который признан был присяжными, она должна была быть казнена последней. В этом отношении Дюкрей дал мне весьма строгие наставления. Она оставалась на месте, окруженная жандармами в то время, когда казнили спутников ее. Я несколько раз смотрел на нее, она не переставала молиться, обернувшись лицом к эшафоту, но не подымая глаз. Молодой Монморен и Лот, слуга, кричали: «Да здравствует король!» что возбудило в публике большое негодование. При каждом падении ножа народ стал аплодировать и кричать: «Да здравствует нация!» Принцесса, углубившаяся в размышления более возвышенного свойства, совершенно равнодушно слушала эти крики и рукоплескания; она оставалась неподвижной подобно статуям веры, лица которых не могут иметь другого выражения как любовь к Богу. Когда пришла ее очередь, она взошла по ступеням весьма медленным шагом, слегка содрогаясь; голова ее была опущена на грудь. В ту минуту, когда она подошла к ножу, один из помощников хотел снять платок, покрывавший ее плечи. Она сделала невольное движение и воскликнула с необыкновенным выражением стыдливости: «О! Ради Бога!» Вслед за тем нож упал и отсек ей голову. Она погребена в Муссо вместе с другими казненными в одиннадцать часов вечера; на тело ее насыпано было много извести, подобно тому, как сделано было для короля и королевы.
Глава VI
Продолжение журнала Генриха Сансона
Мрачное небо, под которым мы живем, кажется, начинает проясняться. 18 числа Робеспьер произнес речь, в которой действительно выказал много красноречия, быть может, потому, что был искренен. Вследствие этой речи те же представители, которые рукоплескали отречению Гобеля и представлениям, бывшим последствием его, объявили декретом, что французский народ признает существование Всевышнего и бессмертие души. Многие дозволяют себе шутки по этому предмету, но все те, которые страждут и смею думать, что и я в числе их, считают себя несколько утешенными. Провозгласить существование высшего существа — это равносильно обязательству вернуться к справедливости — закону Всевышнего дай, Господи, чтобы это осуществилось в самое непродолжительное время. Сегодня казнено восемь человек, обвиненных в заговорах.
23 флореаля. Моя вчерашняя молитва не была услышана, ибо мы предварены были самим Фукье запастись новыми помощниками. Говорят, что заключенные в темницах волнуются, что надо очистить тюрьмы, что там составляются заговоры для ниспровержения республики. Тут нет ничего удивительного, ибо по тому, что я вижу в Консьержери, легко угадать, что происходит в других местах заключения. Везде помещены агенты, вся обязанность которых состоит в том, чтобы заставлять заключенных разговаривать; они возбуждают их надеждой получить свободу; это довольно легко, ибо в настоящее время свобода и жизнь — это одно и то же. Затем, руководясь одной надеждой, одним словом шпион зарабатывает свои деньги, донося на несчастного и законное желание освободиться и избегнуть гильотины, обращается в обширный заговор. Я собрал шестнадцать человек. Что всего грустнее — это то, что все касающееся нас, учреждается таким образом, как будто должно существовать в том же виде на вечные времена. Половина нашего состава должна находиться всегда налицо до конца заседаний; приготовительный туалет женщин должен непременно производиться в посте привратников; прислужники должны сопровождать осужденных на казнь не по произволу чиновников, а по очереди, что вызвало весьма скандальные рассуждения. Сегодня казнены семь человек.
