Анри Сансон - Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 2
19 жерминаля. Дорваль, дворянин и офицер; Лардин, землевладелец, и жена его, обвиненные в том, что говорили в пользу распада народного представительства и восстановления королевской власти.
20 жерминаля. Вдова Демулена содержится в Консьержери вместе со своими сообщниками по так называемому Люксембургскому заговору. Завтра они должны предстать перед трибуналом вместе с Шометом, бывшим Епископом Гобелем, представителем Симоном и многими другими. Сегодня Мария Боннер, осужденная на смерть как заговорщица, объявила, что она беременна и казнь отсрочена.
23 жерминаля. Сегодня мы казнили Клода Сушон, бригадного генерала пиренейской армии; он осужден за то, что после своей отставки старался привлечь к себе отряд из 4000 человек и артиллерийский парк, чтоб идти на Бордо и присоединиться к федералистам. Это был человек великой храбрости; он умер мужественно, восклицая: «Да здравствует республика!»
Глава V
Продолжение журнала Генриха Сансона
24 жерминаля. Сегодня в 10 часов утра окончен процесс вдовы Демулен; а в 5 часов пополудни окончены жизнь и страдания ее. Когда она прибыла в Консьержери, то все были тронуты одним видом ее отчаяния. Одно время ее считали помешанной, и хотя это была весьма слабая надежда, но думали, что это спасет ее от эшафота. Но мысль увидеться со своим Камиллом упорно держалась в расстроенном мозгу ее и эта мысль до того укрепила ее, что перед трибуналом она совершенно пришла в себя, и с большой энергией и живостью отвечала на вопросы президента Дюма.
25 жерминаля. Сегодня утром я послал волосы вдовы Демулен отцу и матери ее. Я отдал их Савояру, за которым ходил к заставе Св. Якова и с которым говорил довольно долго, чтобы убедиться, что он меня не знает и не будет в состоянии передать им имя того, кто послал его. Вероятно, одна бы мысль быть мне чем-нибудь обязанными была бы им ненавистна. Пустое тщеславие показать гражданину Дюплесси, что тот, который называется палачом, сохраняет все-таки некоторые чувства, уподобляющие его прочему человечеству, показалось мне недостаточным поводом к усилению горести несчастных родителей. Но им следовало иметь часть волос их дочери, ибо я заметил, что она отрезала их на передней части головы. Сегодня казнены: Мориссе, житель Монтаржиса, за неверность в поставке обуви защитникам отечества и Боссю, прокурор Монтаржиской общины, сообщник его.
26 жерминаля. Далансон де Невиль, бывший граф; Мария и Виктория Лескаль, бывшие дворянки и Рейе, уличенные в том, что, когда пруссаки занимали лагерь Луны, имели сношения с изгнанниками; Мария Галлей, бывшая монахиня в монастыре Св. Лазаря, виновная в том, что во время заседания трибунала издавала восклицания, призывавшие к восстановлению королевской власти.
27 жерминаля. Шамбюр, директор почты в Аррасе, уличенный в речах, призывавших к восстановлению королевской власти; Сюлро, столяр, уличенный в том, что служил в рядах Вандеи; Кассегрень, священник из Питивье, обвиненный в антиреволюционных действиях.
28 жерминаля. Сегодня много говорят о новом декрете, который будто бы издается по предложению Сен-Жюста, чтобы поставить вне закона всех иностранцев и бывших дворян, которые в течение десятидневного срока не выедут из Парижа, а также из укрепленных и приморских городов. 17 жерминаля не было никого, кто бы мог без улыбки говорить о заговоре Дантона, Геро де-Сешеля и Камилла; сегодня же этот заговор стал до того важным, что приходится верить ему или умереть. Дюфурни в разговоре с Вадие вздумал играть роль неверующего и тот нисколько не медля донес на него якобинцам по требованию Робеспьера, оскорбленного таким сомнением. Дюфурни изгнали из общества и, дай Бог, чтобы наказание это не усилилось. Вчера я видел, как арестовали несчастного булочника, сказавшего в одной кофейной, что Дантон стоил больше, чем Сен-Жюст. Сегодня мы казнили семерых осужденных.
30 жерминаля. С тех пор как Дюма заменил Германа в представительстве трибунала, приговоры еще более ускоряются, что уже казалось невозможным. Вчера приговорили к смерти семнадцать человек, которых и казнили сегодня утром.
1 флореаля. Сегодня трибунал судил во имя революции тех, которые сами судили во имя правосудия, а я сегодня вез на эшафот тех самых судей, которых декреты исполнял столь долгое время. Я был очень тронут, когда увидел их возвращавшимися из трибунала в числе двадцати пяти членов парламентов парижского и провинциальных, идущих рядами, с президентами во главе их, молчаливых и серьезных, как будто они шли на какую-нибудь церемонию. Имя правосудия имеет характер столь возвышенный, что он сообщается тем, которые служили ему; этот характер не мог быть изглажен и приговором, а потому, когда их привели в зал смерти, то я был как ошеломленный перед президентом Бошар де-Саррон, который протягивал мне руки, чтобы я связал их. Он заметил мое волнение и сказал: «Делай то, что повелевает закон; закон и несправедливый все-таки остается законом!»
2 флореаля. Якобинцы занимались крупным делом, Сборщик их секции, чиновник характера задорного и беспокойного, заключил, что патриотизм не должен освобождать от обязанностей платить наемную плату, особенно когда она следует в государственную казну. Согласно этому, он написал обществу требование недоплаченных казенных денег, следовавших нации как владелице помещения якобинцев; негодование было общее и нимало не потеряло силы от участия в том Колло Дербуа, который, выразив чувства всего собрания, положительно требовал, чтобы виновного предали суду революционного трибунала, который и примет на себя покончить расчеты. Таким образом, мы вернулись к тем временам, когда важные господа выбрасывали своих кредиторов из окон с той только разницей, что теперешнее окно называется гильотиной. Сегодня казнены шестеро.
3 флореаля. Великие и добрые люди следуют на гильотину один за другим. Сколько их еще уничтожит она? Те, которые управляют нами, должны однако заметить, что эта каждодневная бойня сделалась в высшей степени ненавистна. Даже поклонники гильотины утратили жар и ожесточение, а что касается настоящих граждан, то теперь дело имеет совершенно другой вид, как в плювиозе. Когда проезжают повозки, то это похоже на следование чумы; двери, окна, лавки — все закрыто; на улице не видно ни души; и когда мы едем по ней с нашей свитой крикунов и фурий, то как будто выезжаем в город спящей красавицы. Сегодня мы казнили гражданина Ламоньона де Малерб, того, который во время королевского процесса так мужественно писал Конвенту: «Я два раза призываем был к совету того, которого вам предстоит судить, в то время когда этой чести добивались многие, и я обязан ему той службой и теперь, когда многие признают ее для себя опасной».
