Михаил Новиков - Из пережитого
Глава 72
Перед революцией
К концу 1916 г. стали приходить зловещие слухи о так называемой деморализации солдатского духа на фронтах; о все больших и больших замешательствах в отдельных частях войск и даже открытых неповиновениях, что и еще больше вносило уныния в деревне и поселяло недоверие к благим результатам войны. Проклинали Вильгельма. Во Франции на Марне, под Верденом, на Рейне происходили жестокие бои, дававшие отпор немцу, наш же фронт все откатывался дальше. Наши армии очистили Польшу, Литву, ушли из Эстонии и Финляндии. Говорили, что нашим изменяют немецкие генералы, даже сама царица Александра, которая подпала под власть Распутина и сгруппировала вокруг себя особую придворную партию, стоявшую за немедленный мир с немцами. Офицеры и солдаты совсем вяло и неохотно оборонялись от немца. И даже вступление Америки в наш союз против немца не принесло в деревне никакого воодушевления. Расходы на войну все увеличивались, а к развязке дело не шло. Не хватало, кроме снарядов, и хлеба. Не помогла и мобилизация частной промышленности и организация Земского и Городского союза, в котором укрылся от войны так называемый третий элемент мелкой интеллигенции и городских служащих.
В 1917 г. пошло еще хуже. Не стало хватать хлеба в Петербурге, и рабочих посадили на паек. Пошел ропот, демонстрации. Заработали темные подпольные силы разных социалов и эсеров. Даже у нас в Туле вдруг не оказалось хлеба, и в спешном порядке, по предложению земского начальника, крестьянам пришлось вывезти 300 пудов ржи и продать по 2 рубля 75 копеек, хотя базарная цена была уже выше 3 рублей.
Губернатор Тройницкий созывал земских начальников, старшин, кооператоров. Судили-рядили. Дали право доверенным покупать хлеб у населения по 3 рубля для кооперации с угрозой конфискации в случае нежелания продать 3–4 пуда. Но по мере повышения цен хлеб все больше прижимали, хотя его еще и было много в запасе по деревням.
Питерские рабочие — как писали левые газеты — испытывали в нем большую нужду, и под влиянием крайних левых, жаждавших революции, первыми стали выступать на улицу с требованиями хлеба и мира. В Государственной Думе произошел скандал и раскол между правыми и левыми, и она была надолго распущена. От царя требовали уступок, но он не шел на это и больше озлоблял и разжигал страсти. Еще раньше он сделал большую ошибку, отставивши Великого князя Николая Николаевича от командования главным фронтом и пославши его на Кавказ, через это и в армии и в тылу его авторитет все падал. Умеренные фракции новой Думы сначала требовали от него только ответственного министерства перед Думой по примеру французского парламента, а дальше аппетиты расходились и требования повышались. Учредительное собрание стало лозунгом для большинства Думы.
В начале февраля недостаток хлеба в Питере все усиливался. Вместе с рабочими на улицу стали выходить и их жены и требовать хлеба и мира.
Царица верила Распутину и убеждала Николая не уступать. Недовольство все усиливалось, разжигаемое, конечно, партийными агитаторами, которые открыто уже выходили из подполья, таились по спальням фабрик, шли в казармы, организовывали демонстрации и забастовки, а в распространяемых листовках, с призывами к борьбе с властью, уже сулили и хлеб и мир, и землю и волю, как только власть перейдет в их руки.
Ну кто же мог устоять перед такими посулами!
За рабочими выступлениями и крупными разговорами в IV Государственной Думе забыта была в деревне и война, и все мысли и взоры устремились на Думу и на событии в Питере.
И вдруг новость! Царь дал приказ о роспуске Думы, но Дума не подчинилась и осталась заседать и разговаривать.
С этого и началась эта новая канитель борьбы за власть у охотников до нее, под лозунгом «спасения родины». «Трудовик» Керенский убедил Думу в возможности довести войну до победного конца и без царя, настоял на избрании комитета спасения России, который уже от себя избрал новых министров во главе с ним самим. И новые люди «заработали». А деревня разинула рот от удивления и стали ждать обещанного хлеба и мира, земли и воли, и всех «свобод» сразу.
С этого началась так называемая революция. Но тут начинается новая история моей жизни, о которой потом, после, если буду жив.
1924 г.
Конец первой части
Вторая часть
Воспоминания о пребывании в Бутырской тюрьме в 1924–1925 гг.
…По тюрьме разошелся слух, что наконец-то хоть одной делегации разрешили посетить нашу тюрьму. Говорили, что об этом было даже напечатано в газетах и назначено наперед число (кажется, был декабрь 1924 года), и вся публика на 2-м и 3-м коридорах оживилась. Оживилась она и в камерах других коридоров, но там мне было недоступно ни видеть, ни слышать их настроений. У нас же только и было разговора об этой делегации, то была делегация английских горняков из партии тред-юнионов с Перселем во главе, о котором вот уже несколько дней писали наши газеты: то Персель посетил такой-то завод, то такое-то торговое предприятие. На наших коридорах с этой делегацией связывали перемену режима и чуть ли не досрочное освобождение всех политических (а уголовных в это время у нас уже и не было).
— Если только Персель знает русский язык или кто другой из его компании и им удастся узнать, что все мы тут бессудные и сидим по административному произволу ОГПУ, конечно, они поднимут у себя в Англии тревогу и шум за этот произвол в Советском Союзе, и нашим будет неугодно промолчать выявление этого факта, — говорил в нашей камере полковник Николаев. — Одно то, что мы сидим как вернувшиеся по амнистии ВЦИКа, говорит о многом, не говоря уже о том, что все концлагерники сидят по заочному постановлению без суда.
— Дожидайся, так они и дадут им с тобою побеседовать, — возражал Кулик, — не за тем они их сюда пускают, чтобы они о нас правду узнали, а чтобы пыль в глаза пустить хорошими порядками и режимом, вот посмотри тогда, как они обставят это посещение, комар носа не подточит!
А в эти месяцы нас кормили самой отвратительной рыбой, мясом и селедками, продуктами, на которые тягостно было и смотреть, а не только их кушать, от них издали несло вонью. А в нашей камере находился выборный делегат по кухне Е. В. Какунин, который был обязан наводить там порядки и спорить с завхозом за доброкачественность пищи. Ему-то заключенные и говорили:
— Смотри, Какунин, не прозевай, как только делегаты на кухню, а ты их и встречай с этим мясом и селедками. Дескать, чем богаты, тем и рады, гости любящие, пускай их правду в глаза нюхают.
