Леонид Механиков - Полёт:Воспоминания.
Остаток разбора происходил уже на свежем воздухе в присутствии водителя командира и прибывшего командира батальона аэродромного обслуживания, захватившего с собой в качестве громоотвода старшего лейтенанта - начальника противопожарной службы гарнизона, которому досталось больше всех.
А шинель свою командир вынужден был после этого случая сменить на другую. Мы же ещё долго ходили после этого в своей, ставшей вдруг полосатой, одежде словно арестанты; долго не разрешал командир нам её заменять, и каждый раз приходилось объяснять каждому встречному причину того, что куртка вдруг стала полосатой.
Вот ведь какая трагедия получилась.
Вообще, конечно, пожар в авиации - это не очень весёлое приключение: самолёты летают на керосине, и, когда воспламеняются тонны керосина, - тут не до смеха: горит жарко и потушить непросто.
Однако бывают и смешные пожары.
Шли обычные полёты. Самолёты взлетали, садились, заруливали, заправлялись - в общем, работал обычный, хорошо налаженный стартовый конвейер. Пока самолёт заправлялся, лётчики собирались в кружок подальше от заправочной перекурить перед следующим вылетом, поболтать десяток минут, пошутить, рассказать пару анекдотов расслабиться. Порывистый осенний ветер, бросающий порой капли дождя не особенно располагал к отдыху на свежем воздухе, потому ребята стояли, повернувшись спиной к ветру и подняв высокие воротники своих лётных демисезонных курток.
- Ну, я пошёл - сказал один, бросив окурок назад через плечо, и пошагал к своему самолёту готовиться на вылет. Мы ещё постояли минут пяток и разошлись каждый к своему самолёту: опаздывать нельзя, плановая таблица есть плановая таблица, время ждать не будет. Я сел в кабину, включил радиостанцию и ждал времени своего запуска. Только я собрался запрашивать разрешение на запуск, как услышал возбуждённый доклад: «Я триста восемьдесят пятый, горю! Самара, я триста восемьдесят пятый, горю!» Сразу в воздухе стало тихо: пожар в воздухе - это смертельная опасность для лётчика, времени у него в этой ситуации практически не остаётся; в лучшем случае это будет посадка без двигателя, в худшем - взрыв самолёта. Это все понимают и поэтому все свои дела оставляют на потом: главное - обеспечить непрерывный контакт пилоту с руководителем полётов, у которого не только богатый личный опыт, но и шпаргалки команд руководителя полётов экипажу по действиям в особых случаях, разработанным институтами в тиши кабинетов и апробированные на практике, - здесь ни одного лишнего слова, ни одной неверной или непоследовательной команды.
- Триста восемьдесят пятый, высота?
- Триста восемьдесят пятый, за облаками 4100. Обеспечьте посадку!
- Триста восемьдесят пятый, горизонт. Температура двигателя?
- Триста восемьдесят пятый, нормальная температура! Я горю!
- Триста восемьдесят пятый, в перископе шлейф есть?
- Да нет шлейфа! Нет! Я горю! Обеспечьте посадку!
- Триста восемьдесят пятый, нижний край две двести, удаление 30, разворачивайтесь на сто восемьдесят, снижение 30, будете садиться с курсом обратным посадочному. Контроль скорости и температуры. Лампа пожара горит?
- Разворачиваюсь. Лампа не горит.
- Триста восемьдесят пятый, продолжайте разворот до обратного посадочному. Приступайте к снижению. Проверьте температуру и лампу пожара. Будьте готовы к тушению пожара. В перископе дым наблюдаете?
- Нет дыма в перископе, в кабине дым! Я горю! Я не так горю! Я горю!
Руководитель полётов со своим богатым опытом запутался в бестолковых докладах очумелого пилота: он горит, но он не горит.
По всем признакам пожара на самолёте нет, но лётчик докладывает о пожаре. Сгорела лампа пожара? Так тогда можно было бы судить по высокой температуре в двигателе. Но температура нормальная. Отказал и датчик температуры? Так был бы виден шлейф дыма за самолётом, а его тоже нет. Что же там происходит? Самолёт вынырнул под облака. Все бинокли и трубы были направлены на него. Никаких признаков пожара видно не было.
- Триста восемьдесят пятый, вас наблюдаю на прямой, признаков пожара не вижу. Скорость четыреста, выпускайте шасси, щитки двадцать.
Садиться будете с попутным ветром десять порывы пятнадцать метров в секунду, полоса мокрая. Проверьте температуру двигателя.
- Понял! Нормальная температура, шасси, щитки выпустил! Дым, видно плохо!
- Триста восемьдесят пятый, открыть полностью обдув, разгерметизировать фонарь. Скорость двести семьдесят, щитки полностью, снижение пять. Как сейчас видно?
- Видно, видно!
- Выравнивай восемь пять, выравнивай... Газ убери полностью. Поддержи, поддержи... Задержи... Носовое восемь пять... Тормоза.
Самолёт плюхнулся с перелётом метров в двести против старта. Ничего на нём не горело, тем не менее, самолёт даже сруливать с полосы не стал: едва он остановился, как из кабины выскочил пилот на крыло, с крыла - на бетон, упал на спину и стал кататься по бетону. Самолёт уже ждали пожарка и доктор на своей санитарной машине. Со старта к самолёту бежали люди. Самолёт стоял в начале бетонки и мирно свистел своим двигателем. Пожара не было. Пилот катался, ёрзал спиной по бетону и всё норовил, в лужу чтобы. Затем вскочил, расстегнул свою куртку и сбросил её на бетон. Куртка тлела, вся спина её выгорела. Кто-то забрался в кабину самолёта и освободил полосу для посадки. Пилота забрал врач.
Спина его была основательно, докрасна подогрета. От сильных ожогов его спасла кожаная лётная куртка, которая от жара сама сильно покоробилась, однако жизнь лётчика спасла.
Долго разбираться с причиной вынужденной посадки не пришлось: лётчик бросил окурок через плечо, горящий окурок ударился о воротник демисезонной куртки и остался тлеть между кожанкой и демисезонной матерчатой на утеплителе курткой. После взлёта сильным потоком воздуха от наддува кабины окурок раздуло. Занялась куртка, заполнила дымом кабину и стала припекать спину пилоту. Тот сразу не поняв, в чём дело, едва не катапультировался в облаках, во всяком случае, запаниковал сильно, и его счастье, что облачный слой быстро закончился, и пилот смог убедиться в том, что горит, во всяком случае, не двигатель, значит, взрыв ему, по крайней мере, не грозит.
Ну, а остальное он понял уже на земле, когда затушил и снял свою куртку.
Что интересно - этот случай настолько на пилота подействовал, что он бросил курить.
Когда видишь красавец-истребитель, блестящий своей полированной, покрытой лаком металлической обшивкой, как-то не верится, что такой самолёт может сгореть: мы привыкли в быту к тому, что металл не горит.
Авиация перекраивает наши обыденные представления. Нужно знать конструкцию самолёта чтобы за кажущейся красотой стремительных обводов усмотреть просто оболочку, заполненную тоннами горючего, насыщенную густыми парами топлива, для которого достаточно искры чтобы воспламениться и развить такую температуру, от какой не только плавится, - сгорает дотла тот самый металл, который мы привыкли считать устойчивым, надёжным, несгораемым.
