Эммануил Казакевич - Дом на площади
Когда они расселись вокруг стола, Лубенцов признался, что он позвал их неспроста, что у него сегодня радостный день и что, если они не возражают, он угостит их вином.
Не успели они выпить по первой рюмке, как позвонил телефон.
- Никак вас не оставят в покое, - с искусной миной, изобразившей досаду и одновременно восхищение, сказал Воробейцев.
Лубенцов взял трубку. Звонил Себастьян, который хотел с ним немедленно встретиться по важному делу.
- Хорошо, - сказал Лубенцов. - Я к вам сейчас зайду.
Он извинился перед товарищами и пошел в соседний дом.
Профессор ожидал его на пороге. Они поднялись наверх, прошли гостиную и соседнюю с ней комнату. В третьей был кабинет профессора. Эту комнату Лубенцов видел впервые. Кругом с не немецкой неаккуратностью валялись книги и рукописи.
- Давно вы у нас не были, - сказал Себастьян. Он взял со стола бумагу с коротким машинописным текстом, повертел ее в руках и снова положил на место. Потом поднял на Лубенцова глаза и спросил: - Вы довольны мной? То есть моей работой?
- Да, мы довольны вашей работой, - ответил Лубенцов, удивленный вопросом. - Благодаря вашим стараниям и самоотверженности положение с сельским хозяйством в нашем районе лучше, чем во многих других. Вы пользуетесь громадным авторитетом среди населения. Вас любят. И вы заслуживаете эту любовь. Должен вам сказать, что в вас есть много качеств государственного деятеля. Иногда вам, может быть, не хватает твердости характера... Вернее, я бы сказал, что характер у вас есть, но, как бы вам это объяснить, вы слишком много размышляете.
Себастьян рассмеялся смущенно.
- Спасибо за добрые слова, - сказал он. - Вы правы в том смысле, что я слишком рефлектирующий индивидуум. И беда, вероятно, не в том, что я много размышляю, а в том, что я размышляю медленно, медленнее, чем этого требуют обстоятельства. Если бы мне дать волю, я бы только и делал, что размышлял. Известный пример из истории философии о буридановом осле, который издох с голоду между двух охапок сена, не зная, какую из них выбрать, целиком и полностью относится ко мне.
- Но вы выбрали, - засмеялся Лубенцов.
- Благодаря вам, - возразил Себастьян. - Вы заставили меня поесть из одной охапки.
- Заставили? - улыбнулся Лубенцов.
- Уговорили.
Теперь засмеялись оба.
- У меня к вам просьба, - продолжал Себастьян, вертя в руке очки. Не кажется вам, что с меня хватит? Мне ведь наконец нужно закончить свой научный труд. Университет в Галле предложил мне прочитать там курс лекций.
- Как!.. Вы покинете Лаутербург? - опешил Лубенцов.
- Нет, - сказал Себастьян, которому ревнивый возглас Лубенцова доставил явное удовольствие. - Нет, нет. Я буду ездить на лекции два раза в неделю. И готов продолжать свою деятельность в лаутербургском магистрате в общественном порядке.
Лубенцов подумал и сказал:
- Вы правы. Ладно, я запрошу свое начальство. Я лично считаю ваше предложение целесообразным.
- Вы умный мальчик! - восхищенно воскликнул Себастьян. - А Эрика со мной спорила. Утверждала, что вы никогда не согласитесь отпустить меня с должности ландрата.
- Она считает меня более тупым, чем я есть на самом деле, усмехнулся Лубенцов. - А кого вы предлагаете взамен? Есть у вас кто-нибудь на примете?
- Я предложил бы кандидатуру господина Ланггейнриха. Он хорошо понимает сельское хозяйство и очень предан земельной реформе. И размышляет он не так медленно...
- А ведь он может и не захотеть с земли да в контору?
- У вас разве откажешься?
- Кандидатура хорошая. Ладно. Поговорите вы с ним. Он вас уважает.
- Поговорю, - сказал Себастьян и довольно рассмеялся. - Вы умеете себя вести с нами, немцами. Я часто удивляюсь, как хорошо вы поняли психологию немца, его слабые и сильные стороны. И вы прекрасно умеете пользоваться этими слабыми и сильными сторонами.
Лубенцов нахмурился.
- Что значит пользоваться? - сказал он. - Неужели я похож на интригана? Поймите, господин Себастьян, мы вовсе не заигрываем с немцами, как это думают некоторые из вас. Дело тут и проще и сложнее. То, что мы стараемся по мере наших сил получше устроить вашу жизнь, добиться объединения Германии и так далее, - это не заигрывание, а определенная политика, основанная на определенном мировоззрении. Я прекрасно знаю, что некоторые немцы думают, что вы, дескать, немцы, хитрые, вы используете наши противоречия с союзниками, и мы, ссорясь между собой, вынуждены заигрывать с вами. Вы ошибаетесь. Мы проводим политику, вполне для нас естественную, а вовсе не диктуемую недолговечными тактическими соображениями. Мы просто считаем, что земля и вообще все должно принадлежать тем, кто трудится. Вот и все. Если хотите знать, то и американцы вовсе не заигрывают с вами в пику нам, русским. Они тоже проводят политику, основанную на определенном мировоззрении. Грубо говоря, они поддерживают капиталистов и помещиков и подавляют рабочих и крестьян. Они дают волю первым и не дают воли вторым. Неважно, какими словами они прикрывают эту свою политику и насколько эти слова убедительны. Важна сама политика. Мы способны сделать и уже сделали немало глупостей. Но линия наша - верная и единственно прогрессивная. Союзники в лучшем случае хотят вас привести к состоянию, которое было до Гитлера, то есть они хотят вести вас назад. Мы пробуем вести вас вперед.
- Любую линию, - сказал Себастьян, - даже правильную, можно проводить хорошо и плохо. Вы ее проводите хорошо.
- Ну и прекрасно! - воскликнул Лубенцов. - Рад, что мы довольны друг другом.
Лубенцов встал, вспомнив, что его ожидают сослуживцы. Поднялся и Себастьян. Он с минуту постоял неподвижно, потом сказал чуть изменившимся голосом:
- У меня еще одно дело к вам. Я хотел бы съездить на запад, точнее во Франкфурт-на-Майне. Мой сын просил меня приехать погостить.
- Да? - сказал Лубенцов и снова уселся. Пытливо посмотрев на Себастьяна, он медленно спросил: - Вам надолго?
- На неделю, - быстро ответил Себастьян.
- Что ж, мне кажется, это вполне возможная вещь. Думаю, что пропуск вы получите. Я по крайней мере буду об этом просить.
- Благодарю вас. Я так и думал.
- А что, - усмехнулся Лубенцов, - фрейлейн Эрика сомневалась и в этом?
- Н-нет, - смутился Себастьян. - Не она. Я сомневался.
- Вы ошиблись.
- Признателен вам за это, - сказал Себастьян и, подойдя ближе к Лубенцову, произнес выразительно: - Эрика не поедет. Я поеду один. Она останется здесь.
- Как заложница? - заметил Лубенцов как бы в упрек, но на самом деле очень довольный этим сообщением Себастьяна.
- Да, господин Лубенцов, - сказал Себастьян. - Вот именно. Я не хотел бы, чтобы вы в чем-нибудь сомневались. После того как профессор Вильдапфель, крупнейший наш агроном, уехал и не вернулся, вы имеете полное право испытывать недоверие.
