Рене Кастр - Бомарше
Это не мешало ни критике, ни похвалам. Башомон назвал «Женитьбу» литературным уродством, галиматьей и мешаниной и удивлялся, как публика в течение трех часов могла выдерживать подобную бредятину. Мейстер поражался тому, что нашелся человек, который осмелился писать «с такой беспримерной дерзостью о сильных мира сего, их нравах, их невежестве и их подлости». Лагарп в своей статье был более снисходителен к Бомарше, чем в письмах, и, осудив выпады против власть имущих, прозвучавшие в монологе пятого акта, все же признал, «что динамичность и веселость пьесы перевешивают все недостатки и что если критиковать Фигаро легко, то не смеяться трудно».
В знаменитой «Тайной переписке» Метра отмечал, что никто не освистывал наиболее дерзкие реплики: «До сих пор господа смеялись над слугами, здесь же, наоборот, слуги смеются над господами; так как низшие сословия весьма многочисленны, стоит ли удивляться, что спектакль собирает такое количество зрителей из этого сословия, коих влечет к себе Фигаро… Можно подумать, что все эти люди приходят отдохнуть от своих несчастий, посмеявшись над теми, кто в них повинен».
«Хотя Фигаро многим показался смешным, он никому не показался высоконравственным», — писал Гара, которого перещеголял Дюрюфле: «Если Бомарше хочет исправить нравы, высмеивая их, то он перегибает палку, поскольку только вредит им этим». А Черрути в письме к маркизе де Буфлер, напротив, очень хвалил пьесу:
«„Женитьба Фигаро“ самая забавная и веселая комедия, самая дерзкая и ловко придуманная вещь на свете… если бы не моя болезнь, я вновь бы пошел на нее, чтобы посмеяться, посвистеть, поаплодировать. Безумие — неотъемлемая часть ее».
Самый взвешенный анализ пьесы сделал блестящий критик Сонье в своей брошюре, посвященной «Женитьбе Фигаро»:
«Все признают, что г-н де Бомарше умеет так шутить, что ни один самый холодный и самый апатичный человек не может удержаться от смеха, что никто лучше него не умеет использовать смех — это опасное оружие, теряющее силу в неумелых руках, что безупречную точность слога ему удалось совместить с элегантностью и легкостью стиля. А коль скоро ко всем этим достоинствам он добавляет умелую прорисовку деталей, точность и яркость характеров выведенных им на сцену персонажей и не нарушает тех правил, которые оставили нам великие умы античности и которым следовали лучшие писатели эпохи Людовика XIV, то его творение можно смело поставить в один ряд с произведениями величайших мастеров и с уверенностью сказать, что оно заслужит одобрение потомков».
И в подтверждение своей столь лестной оценки Сонье добавлял: «Если эта пьеса — школа порока, то тогда нужно сжечь все комедии и закрыть все театры. Следует признать, что недоброжелательность способна превращать в монстров даже самые прекрасные вещи».
Бомарше и сам не ожидал такого количества похвал. «Есть кое-что еще более безумное, чем моя пьеса, это ее успех», — признавался он.
Успех «Женитьбы» был обусловлен как достоинствами самой пьесы, так и ее удачным сценическим воплощением.
«Дитя мое дорогое! Вы исполнили эту роль так, как я ее и задумал», — заявил автор Дазенкуру, сыгравшему Фигаро. Особой похвалы удостоилась м-ль Оливье — исполнительница роли Керубино: «Редкостное очарование этой черноглазой блондинки, ее нежный голос, ее застенчивость покорили всех. Самые известные художники: Фрагонар, Лефор, Грез — оспаривали друг у друга честь написать ее портрет именно в костюме Керубино».
С 27 апреля 1784 года по 10 января 1785-го чистый доход, который принесла «Комеди Франсез» постановка «Женитьбы», составил 293 755 ливров, а лично Бомарше заработал 41 499 ливров; таких сборов в театре до той поры никогда не было, и это еще больше подстегнуло зависть к Бомарше и увеличило поток эпиграмм в его адрес.
Сюар, который не думал складывать оружия, воспользовался приемом в Академии, где он, как один из членов ее президиума, принимал г-на де Монтескиу, чтобы обрушиться на неугодную пьесу. На этом заседании присутствовал шведский король, путешествовавший по Европе под именем графа де Гага. Он с удивлением отметил, что гневной тираде против «Женитьбы Фигаро» аплодировали даже те, кто накануне в театре хлопал в ладоши в знак одобрения пьесы. После заседания король, сделав комплимент Сюару, не преминул заметить:
«Возможно, у вас были веские основания для такой суровой речи в наш адрес, но я настолько глух к доводам рассудка, что покидаю вас, чтобы в третий раз послушать Фигаро!»
«Прекрасный результат моей проповеди, ваше сиятельство!» — ответил Сюар, оставшийся при своем мнении.
Из-за подобных этому критических выступлений, которые, скорее всего, были спровоцированы негативным отношением к «Женитьбе Фигаро» Людовика XVI, директора некоторых провинциальных театров так и не решились поставить на своей сцене пьесу, которую желала увидеть вся Франция; даже в Париже, где нравы были более свободными, ряд высокопоставленных лиц не осмелился в открытую показаться в «Театр Франсе».
Герцог де Вилькье, тот самый, кого Людовик XVI уполномочил передать свой приказ о запрещении постановки «Женитьбы» в «Меню-Плезир», обратился к Бомарше с просьбой предоставить дамам, которые собирались сопровождать его в театр, укромную ложу, чтобы их присутствия на спектакле никто не заметил. Бомарше, возмущенный подобным лицемерием, ответил герцогу письмом, которое сделал достоянием гласности:
«Я не испытываю никакого уважения, господин герцог, к дамам, позволяющим себе смотреть спектакль, который они считают безнравственным, даже если они смотрят его украдкой. Я не собираюсь потакать этим причудам. Я подарил свою пьесу публике, дабы позабавить ее и просветить, а вовсе не для того, чтобы доставить разным ханжам удовольствие наслаждаться ею в укромной ложе, а потом ругать ее на людях. Искать наслаждение в пороке, превознося при этом добродетель, — вот притворная сущность нашего века. Моя пьеса лишена всякой двусмысленности, ее нужно либо принимать, либо просто не смотреть.
Приветствую вас и оставляю свою ложу за собой».
Чтобы еще больше привлечь на свою сторону общественное мнение, Бомарше, никогда не страдавший от недостатка фантазии, решил часть своих доходов пожертвовать на богоугодное дело.
«Я предлагаю открыть благотворительное заведение, — писал он в „Журналь де Пари“ 12 августа 1784 года, — в которое может прийти любая бедная женщина с ребенком на руках (при условии, что она добрая прихожанка и имеет подтверждение тому от своего кюре) и сказать нам:
„Я кормящая мать, я зарабатывала 20 су в день, а из-за рождения ребенка потеряла 12“. По 20 су в день — это 30 ливров в месяц; выделим этой кормящей матери 9 франков из благотворительных средств, приплюсуем к ним 9 ливров, которые ее муж не будет больше отдавать няне, и получим 18 ливров. Ежели эта мамаша, кормящая грудью своего младенца, будет столь же усердно продолжать зарабатывать по 8 су в день, то в месяц у нее опять будет выходить 30 ливров. И пусть кое-кто считает меня никчемным человеком, но я вложу в это дело все доходы от моего „Фигаро“, это те деньги, что принадлежат мне лично, я заработал их тяжким трудом, вытерпев потоки печатных и эпистолярных оскорблений. Значит, если актеры получат 200 тысяч франков, моим кормящим матерям будет причитаться из них 28 тысяч, с 30 тысяч, которые жертвуют мои друзья, можно будет выкормить материнским молоком целый полк малюток, а это с лихвой окупает все оскорбления».
