Геннадий Прашкевич - Станислав Лем
— Пан Станислав, а ваш сын сейчас живёт в Америке?
— Нет. Но он жил в Америке, в Соединённых Штатах, окончил там Принстонский университет, теперь вернулся, женился, у меня уже есть маленькая внучка, ей один год. Он прекрасно изучил английский язык, переводит книжки разные, главным образом — с английского. Мы вместе с ним довольно долго жили в Вене, поэтому он знает и немецкий язык…
— Я смотрю, в Польше продолжается засилье англо-американских переводов, польской фантастики почти не выходит.
— Да. К сожалению. А те книги, которые выходят в Польше и которым даже присуждается этот новый приз, кажется, называется “Nike”, мне как-то не нравятся… Знаете, если человек, как я, прошёл огонь, воду и медные трубы, все эти оккупации… немецкие и советские… Ну ладно… Значит, вы к нам приехали из Абакана и будете возвращаться в Абакан?
— Да.
— Вы должны ведь через Москву ехать?
— Да. Через Варшаву и через Москву.
— Вы бываете в Москве?
— Конечно, бываю изредка.
— Метро там ещё существует?
— Существует.
— Знаете, а у нас есть дирекция центральная в Варшаве… Но не существует ни одного километра метро, не в состоянии пока польское правительство осуществить этот проект… Знаете, как-то меня попросили написать что-нибудь на тему об отношениях немцев и поляков. Это было в девяносто третьем году. Я написал — то, сё. А закончил так: со временем соединённая Германия будет окружена нищими всего мира, а Польша станет протекторатом Ватикана, Рима, римского папы. И так оно и получилось в действительности. А какая-то дама из Польши, которая сидит в этом институте польском в Германии, написала: “Это пессимистические взгляды польского футуролога”. Да какие там пессимистические? Мне кажется, что это было вполне реалистичным и таким и остаётся… Сейчас хорошо издают. (Берёт в руки книгу афоризмов.) Значит, народ имеет деньги. Если бы не было денег, то и рыночный спрос был бы небольшим.
— Деньги есть, но мало. Многие работают одновременно на двух, на трёх работах.
— Да, это так. Западники этого не понимают. Они говорят: “Раз произошёл развал Советского Союза, а настоящего капитализма в России нет, вот деньги и удирают куда-то…” Но Россия, пусть уже и не такая огромная, как Советский Союз, но всё же большая…
— Да, большая. Далеко до вас добираться. Я пытался к вам приехать раньше, но меня не выпускали из Союза.
— Да. Теперь иначе. Теперь необходимы только три вещи. Во-первых, деньги, во-вторых, деньги, в-третьих, деньги, и…
— И, в-четвёртых, тоже…»
14
Давным-давно, ещё в 1947 году, Станислав Лем написал стихи, которые вполне могут символизировать возведённый за прожитые им годы стройный философско-художественный собор.
1
Алый столбик в венчике бессмертника.
2
Вскрик красных кирпичей и цинковых горгулий:
К себе потоки рос вернёт небесный улей.
3
Застыл златой перун в расщепленной лесине:
Так вспыхивает крест на туче тёмно-синей.
4
Хор выдувает корпус корабля,
Рвёт камни-якоря — твердь пеньем потрясётся.
Покорный неф летит, уходит вниз земля —
Плывёт ковчег даров, гремит в соборе солнце.
5
Ночь трудно отодрать от мощных стен. В орган
Вполз мрак. Одна звезда глядит в органный створ.
Отвес воздушный остекляет грань.
Вновь солнце в небесах, и на земле собор[126].
15
12 сентября 2001 года Станиславу Лему исполнилось 80 лет.
«По поводу юбилея, — вспоминал Виктор Язневич, — в Кракове на 11–16 сентября были запланированы “всемирные торжества” — “Cybernetic Party” для друзей и знакомых с многочисленными сюрпризами и концертом из любимых песен юбиляра. А ещё — демонстрация кинофильмов по произведениям Лема, развлекательные мероприятия на центральной Рыночной площади: переименование на один день главных улиц в честь героев произведений писателя, футбольный матч одновременно трёх команд-организаторов, марш двойников, гонка луноходов и всё такое прочее, а в завершение — встреча с читателями. К сожалению, известные события в США — террористические акты с большим количеством жертв — внесли свои коррективы в начавшиеся мероприятия («Сегодня мы все — американцы», — сказал в Лос-Анджелесе Рей Брэдбери. — Г. П., В. Б.). По решению официальных властей и организаторов развлекательная часть юбилея была отменена. Причём решение это принималось прямо по ходу “Cybernetic Party”, которое происходило именно 11 сентября и поэтому ограничилось только официальной частью и традиционным польским тостом “Sto lat!”, исполненным всеми присутствующими для юбиляра.
Сам Лем узнал о террористических актах уже после начала вечера.
“Думаю, что удастся идентифицировать принадлежность этих террористов, — сказал он. — Но спланировано хорошо. Опасаюсь, что это не конец, а только начало… не знаю чего…”
И ещё, через несколько дней на встрече с читателями:
“Так получилось, что когда был мой день рождения и уже шёл банкет, какая-то пани с радио спросила, что я могу сказать об этих событиях в Америке. “А что произошло?” — спросил я. “Там террористы разрушили небоскрёбы”. Я не поверил, я подумал, что это какая-то страшная шутка. А потом узнал, что многие люди в тот день думали, что происходящее — фрагмент какого-то фантастического фильма катастроф, а вовсе не действительность. Но такой фильм был бы в очень плохом вкусе, скажу я вам, в очень плохом вкусе…”»{201}.
«Самым обидным разочарованием для таких натур, как моя, — сказал Станислав Лем в одной из бесед со Станиславом Бересем, — является осознание того, что мир, как это ни печально, по большей части состоит из сумасшедших и идиотов и что судьба нашего мира в значительной степени зависит именно от сумасшедших и идиотов. Если бы человечество состояло исключительно из таких людей, то тогда и жить бы не стоило. К счастью, это не совсем так, но безумцы всё время ужасно мешают жить другим…»
16
Здоровье писателя ухудшалось.
Томаш Лем в книге «Awantury na tłe powszechnego ciążenia», вышедшей в 2009 году в Кракове, с горечью рассказывал о ночных падениях писателя с лестницы, вызванных инсулиновым омрачением, о внезапных обмороках в ванной, о внутренних кровотечениях, вызванных чрезмерными дозами противоболевых уколов после случайного перелома ноги. Такие неприятности случались чаще всего в субботу вечером или по ночам, потому что Лем и в эти годы старался подниматься в третьем часу утра. Иногда состояние писателя оказывалось столь сложным, что реанимационные процедуры требовались уже во время перевозки в госпиталь; не всегда врачи были уверены, что довезут своего знаменитого пациента живым.
