Михаил Герман - Хогарт
И кажется, не будь здесь долгополых кафтанов и кружевных манжет, такой эскиз мог бы написать художник, живший лет на полтораста позже Хогарта.
Но каким бы языком ни говорил Хогарт сам с собою, он должен был говорить со зрителем на языке своей эпохи, и прежде всего потому, что сам считал признанные в его время художественные приемы гораздо более профессиональными, чем те, которыми пользовался «для себя». В этом не было ни позы, ни самоотречения: время для подобной живописи еще не пришло.
Но как бы то ни было, Хогарт такую живопись создал. И за сотнями картин и гравюр, проникнутых грациозной иронией и горьким сарказмом, за потоком обессмертивших его сатирических серий жило трепетное и смелое искусство, с робкой отвагой заглянувшее в будущее.
Сам же мистер Хогарт всему этому никакого значения не придавал, будучи занят иными, гораздо более серьезными делами.
ХОГАРТ VERSUS МОРРИС[4]
Дела эти заключались в том, что Хогарт — на этот раз помимо своей воли — оказался втянутым в очередную скандальную историю. Она началась в 1727 году, том самом, когда на престол взошел Георг II. С тех пор в жизни Уильяма Хогарта вновь наступила полоса бурных событий, продолжавшаяся несколько лет.
Началось все с того, что некий мистер Джошуа Моррис дал Хогарту заказ на эскиз гобелена «Стихии земли». Договор предусматривал гонорар в тридцать фунтов стерлингов — сумма по тем временам немалая, — примерно такое жалованье получал за полгода армейский офицер. Это был первый столь солидный в материальном отношении контракт, и Хогарт очень старался. Надо полагать, что это произведение было написано с отменной аккуратностью и совсем не напоминало смелые живописные опыты, которыми он занимался наедине с самим собой.
И вот, когда работа была закончена, мистер Моррис заявил, что оговоренную цену он платить не станет. То есть он ничего не имеет против самой картины, но, заключая договор, он, дескать, думал, что заключает его с живописцем. А мистер Хогарт, оказывается, гравер. Так что рассчитывать на тридцать фунтов ему не стоит.
Мистер Хогарт взбеленился.
И было от чего. Все, что говорил Моррис, этот невежда, этот жалкий любитель, свидетельствовало о его тупости и ограниченности! Почему его, Хогарта, ученика прославленного Торнхилла, не хотят считать живописцем? И какое, черт возьми, отношение к качеству его работы имеет то, как он называется — живописцем или гравером?
Кроме того, Хогарт знал цену деньгам и не хотел ни в коем случае отказываться от тридцати фунтов.
Этого было мало. Он не впервые сталкивался с унизительным бесправием художников. Их не охранял закон, у них не было ничего, что защищало бы их интересы. Уже не раз Хогарт видел в витринах магазинов скверные повторения собственных гравюр, продававшиеся по дешевке и, естественно, отбивавшие у него покупателей. И сделать пока ничего не мог.
У него было сильно развито чувство справедливости. И хотя на этот раз он защищал собственные свои интересы, он отстаивал и принцип. Можно было бы вспомнить, правда, английскую пословицу, утверждающую, что «благотворительность начинается с собственного дома». Но, как будет видно в дальнейшем, Хогарт заботился о чести и достоинстве художника именно как о принципе.
Итак, он подал в суд. «Хогарт versus Моррис».
Это было довольно рискованное предприятие, сулившее большие расходы и маловероятный выигрыш, так как формально Моррис имел все преимущества на своей стороне. Хогарт действительно считался гравером, ибо держал граверную мастерскую и сам себя называл именно так в своей коммерческой карточке.
В мае 1728 года состоялся процесс. История не сохранила его драматических подробностей, что очень жаль, так как речь Хогарта на суде наверняка была чрезвычайно занимательна. Вряд ли английские судьи, даже многоопытный председатель окружного суда, разбиравший дело, встречались когда-либо со столь щекотливой ситуацией. Известно, что английское право, опирающееся главным образом на «прецеденты», стремится к поискам в судебных архивах и сводах законов подходящих к случаю аналогий. Здесь никаких прецедентов не было и быть не могло.
Судьям приходилось решать вопросы, в которых они не понимали решительно ничего.
У Хогарта были роскошные свидетели. Во-первых, сам Торнхилл при всех своих регалиях и званиях, сэр Джеймс Торнхилл, член парламента, придворный художник, автор росписей в соборе святого Павла.
Сэр Джеймс, принеся присягу на библии, заявил с приличествующей случаю торжественностью, что мистер Хогарт пишет отличные картины, пишет их уже давно, помогает и ему, Торнхиллу, в больших росписях и является, без сомнения, живописцем.
Это произвело большое впечатление на судей и на публику.
Затем выступил президент Академии на Сен-Мартинс-лейн мистер Вандербенк и полностью подтвердил сказанное достопочтенным сэром Джеймсом, членом парламента.
Все это, кстати сказать, лишний раз свидетельствует, что какие-то (до нашего времени не дошедшие) картины Хогарта уже пользовались некоторой известностью.
Словом, мистеру Моррису пришлось на суде туго. Не только формальная, но и принципиальная победа была на стороне Хогарта — он заставил всерьез заговорить о правах художника. Он доказал устами уважаемых и известных живописцев, что и сам принадлежит к их числу. Все это значит, что его уже тогда считали мастером незаурядным. И это было правильно со всех точек зрения, потому что именно в тот год Хогарт заставил заговорить о себе не только как об авторе остроумных гравюр, но и как о живописце, обратившемся к совершенно не виданной до той поры теме.
Уже было сказано, что начиная с 1727 года его жизнь стремительно ускорила свое движение. События следуют одно за другим, сплетая судьбу Хогарта с самыми разнообразными людьми и происшествиями.
Много лет спустя Хогарт писал в автобиографии: «Я решил создать на полотне картины, подобные театральным представлениям…» Но он не написал, что одной из первых его картин было просто-напросто изображение театрального представления, причем представления в ту пору, пожалуй, самого знаменитого, память о котором жива и посейчас, — «Оперы нищих» Джона Гэя.
«ОПЕРА НИЩИХ»
По молодости лет, как уже говорилось, Хогарт не оценил «Гулливера» или просто не прочел его как следует. И конечно, он не знал даже имени автора, так как «Гулливер» издан был анонимно и мало кто догадывался, что автор столь дерзкой и возмущавшей умы книги — декан дублинской церкви святого Патрика, достопочтенный Джонатан Свифт. Однако именно этот великий человек, мизантроп, философ и мудрец, наделенный ледяным и блистательным юмором, подсказал поэту Джону Гэю сюжет «Оперы нищих» удивительной пьесы-баллады, положенной на музыку Иоганном Пейпушем.
