Раиса Аронова - Ночные ведьмы
Леля Евполова, техник нашего самолета, старательно и долго опробовала мотор перед вылетом. Провожая нас на старт, она помахала рукой и звонко прокричала:
— Ни пуха ни пера!
Летим уже с полчаса. В темном небе спокойно мерцают звезды. Густой ночной воздух прохладной струей бьет в лицо. Я всматриваюсь в черноту под самолетом. Похоже, идем верно.
— Через пять минут будем над Миусом, — сообщаю летчице.
По реке Миус проходила линия фронта. Река — ориентир надежный, различимый даже в самую темную ночь, ее не проскочишь. Вот она выделяется серой ниточкой на общем мутно-черном фоне земли. Вспышек выстрелов не видно, и с трудом верится, что здесь, по берегу, проходит передний край.
— Пересекаем линию фронта.
Катя кивает: «Поняла!»
Почти моментально все меняется: и воздух стая мутнее, и вроде гарью запахло, а от земли потянуло холодом — нечто подобное ощущаешь всякий раз, когда оказываешься над территорией противника.
Цель в десяти километрах от линии фронта. Начинаю отсчитывать долгие, тягучие минуты.
— Ложись на боевой курс, — говорю наконец летчице. Она удивительно точно выдерживает курс, высоту.
— Бросаю!
Самолет сразу делает ощутимый рывок вверх: четыре бомбы отделились от плоскостей. Несколько мгновений — и под нами рвануло. Цель накрыта.
— Теперь домой! Курс восемьдесят пять градусов, — с облегчением говорю я.
И тут… Что это, обстрел? Вокруг самолета густым бисером замелькали разноцветные огненные точки. Послышались зловещие хлопки зениток, появились шапки черного дыма. Я завертелась в кабине, ища выхода из огненной ловушки, в которую мы так неожиданно попали. В шутку говорят, что голова у штурмана должна свободно вращаться на триста шестьдесят градусов. Моя в тот момент вращалась, наверное, на все семьсот двадцать.
— Отворачивай вправо! Круче, круче! — тороплю Пискареву.
Но едва самолет повернул вправо, как перед мотором вспыхнул целый веер трассирующих пуль. Немцы давали нам первый предметный урок с использованием всех зенитных средств. На какое-то мгновение я растерялась: куда же теперь выводить самолет? Кругом все бахало, ухало, блестело, сверкало… А что, если уйти вниз?
— Катенька, попробуй…
Не успела я договорить, как самолет резко накренился и со свистом понесся к земле. Мы потеряли метров четыреста высоты, но положение не улучшилось. Огонь вокруг нас бушевал с прежней силой.
— Пойдем прямо курсом девяносто, может быть, так быстрее вырвемся, предложила я в отчаянии.
И Пискарева повела самолет на восток. Прямо через шквал зенитного огня… Я замерла и ждала: сейчас мы либо взорвемся, либо загоримся — ведь невозможно пройти через сплошную огненную стену…
Лезть напролом сквозь ураганный огонь и выйти живыми и даже невредимыми — такое счастье выпадает на войне не часто.
— Вот видишь, мне всегда везет с чертовой дюжиной, — напомнила я Кате, когда мы пересекли линию фронта и ко мне возвратился дар речи.
— Я бы не сказала, что нам очень повезло, но на худой конец и так неплохо.
На аэродроме нас уже ждали. Леля Евполова очень волновалась.
— Все в порядке?
Беглый осмотр показал, что самолет получил десятка два мелких пробоин, но серьезных повреждений не было.
— Вот теперь могу сказать; все в порядке, — заключила Катя Пискарева.
Мы пошли на КП. Командир полка внимательно выслушала наш подробный доклад. А потом все трое — Бершанская, Рачкевич и начальник штаба Ракобольская — поздравили нас с настоящим боевым крещением и с благополучным возвращением.
В ту ночь мы с Катей Пискаревой сделали еще три полета. И, как во все предшествующие ночи, — опять ни одного выстрела по самолету. Но я больше не сетовала на судьбу; мы получили достаточно полное представление о зенитном огне.
Положение на нашем фронте становилось тревожным. Потерпев поражение под Москвой, враг направил главный удар на юг, прорвал оборону советских войск и перешел в наступление.
В трудных условиях приходилось нашему полку накапливать боевой опыт. Частые перелеты, смена аэродромов (за один июль 1942 года — восемь раз), беспрестанное изменение линии фронта. Мы учились воевать, отступая. И все-таки женский полк быстро встал на равную ногу с другими полками дивизии. Даже в самые короткие летние ночи каждый экипаж успевал делать по четыре-пять боевых вылетов.
Дважды полку приходилось ночью сниматься по тревоге и уклоняться из-под танкового удара. Последние самолеты взлетали, когда вражеские машины подходили к аэродрому. Особенно неприятное воспоминание осталось у меня от второго случая.
Мы с Катей Пискаревой пришли с задания, и я, как делали многие штурманы, еще на рулежке закричала:
— Вооруженцы, бомбы!
Но подошла командир полка и отрывисто проговорила:
— Немцы подходят к аэродрому. Немедленно летите в пункт Н. Его на ваших картах нет. Он километрах в пятнадцати за обрезом карты. Курс сто двадцать. Аронова, с тобой в кабине полетит инженер Стрелкова. Все ясно?
— Ясно, товарищ майор!
Ко мне в кабину забирается Надежда Александровна Стрелкова — женщина солидной комплекции, — я любезно уступаю ей место, а сама устраиваюсь на ручке сиденья: железном прутике толщиной в палец. Моя голова возвышается теперь над защитным плексигласовым козырьком кабины и предоставлена всем встречным ветрам. Ладно, не до комфорта!
Вскоре после взлета начался дождь. Жесткие струи хлестали мне в лицо, по очкам бежала вода, я не видела ни земли, ни карты, ни приборов. Поэтому, когда минут через 30–40 мы вышли из полосы дождя, я совершенно не представляла, где мы летим.
Начало светать. Катя поворачивается, смотрит вопрошающе. Я неопределенно машу рукой вперед — лети, мол, дальше. Проходит еще немного времени. Рассвело. Но на душе у меня темная ночь. Катя опять смотрит на меня. Я делаю вид, что не понимаю ее взгляда.
— Где летим? — кричит она.
— Не имею понятия…
Мои слова — как гром среди ясного неба. Как?! Больше часа летели неизвестно куда? Может быть, к немцам? При нынешней неясной обстановке… А горючее уже на исходе!
Летчица принимает решение: сесть около хуторка и выяснить обстановку. Приземляемся на лугу, Катя не выключает мотор, а я с пистолетом в руке (за спиной) иду к стоящему неподалеку человеку. Его седая борода обрадовала меня — не немец! Быстро уточняю все вопросы.
— Немцев здесь нет, дочка, — говорит дед, — а деревня Н. в двадцати верстах вон в ту сторону!
Прикидываю в уме курс и, поблагодарив, бегу к самолету.
Летим минут пятнадцать с дедушкиным курсом. Должен уже показаться этот злосчастный пункт Н., а его все нет. Пискарева поворачивает ко мне злое лицо, тычет пальцем в бензиномер — стрелка у нуля. Я растерянно развожу руками… Навстречу ползет огромная грозовая туча. Пролетаем почти бреющим над каким-то поселком, на окраине замечаем самолет-истребитель со звездами.
