Дмитрий Олейников - Бенкендорф
Тридцатого сентября Спренгтпортен и его чиновники прибыли в Иркутск — «по величине второй после Тобольска, а по богатству — первый город Сибири». Здесь, в 6500 верстах от Петербурга, удивляла не необычность внешнего облика города, а, наоборот, его похожесть на «нормальные» европейские города России: основательная постройка, лавки, полные разнообразных товаров, и даже экипажи на улицах. Сходной, увы, была и степень мздоимства чиновников. Тогдашний военный губернатор генерал Н. П. Лебедев был наиболее одиозной фигурой. Он «любил пунш и вино и „вся яже к тому есть“». В членах столичной комиссии Спренггпортена видели долгожданных заступников; посланец императора «изумился, каким людям иногда вверяют отдаленные провинции»4.
Бенкендорф рассказывал: «Мы нашли в действиях иркутского военного губернатора столько деспотизма, несправедливости и различных нарушений закона, что по возвращении сочли необходимым сразу же уведомить об этом императора. Он тотчас же отозвал этого самоуправца, который, пользуясь отдалённостью губернии от столицы, безнаказанно злоупотреблял доверенной ему властью». «Сразу же… по возвращении», то есть через несколько месяцев; «тотчас же отозвал» — значит, повеление пришло в Иркутск только на следующий год. Спренгтпортен покинул Иркутск 19 ноября 1802 года, а Лебедев был отставлен в 1803 году; в 1804-м он занимал должность командира Иркутского гарнизона.
Можно допустить, что обширная и познавательная, но необыкновенно долгая поездка Бенкендорфа зародила в нём первые сомнения в рациональности «инспекции» как чрезмерно медленного способа сбора информации о состоянии империи. Получалось, что сведения о злоупотреблениях местных чиновников доводились до центральной власти только периодически, а водворение справедливости растягивалось на многие месяцы, если не годы.
Но Иркутск не был конечным пунктом поездки Спренгтпортена. Там, за Байкалом, существовала весьма нечёткая граница с Китаем и на ней — главная и единственная точка реального соприкосновения двух гигантских империй, город Кяхта. Чтобы туда добраться, пришлось на довольно утлом судёнышке пересечь хмурые воды Байкала и проделать долгий путь через Верхнеудинск и Селенгинск.
Кяхта оказалась городком торговцев, чиновников и военных, поселением исключительно «служивым» — там не было ни одной женщины. Большая площадь делила Кяхту на две части, русскую и китайскую.
Военный комендант китайской части устроил посланникам русского императора званый обед «на манер своей страны». Бенкендорф удивлялся огромному количеству маленьких фарфоровых чашечек, в которых подавались многочисленные блюда, «в столь маленьких порциях, что их еле удалось распробовать».
Столичный гвардейский поручик с любопытством знакомился с иной цивилизацией, в то время ещё слишком закрытой для европейцев. В его описании увиденного звучат ноты уважения к великому соседу. Ему нравятся ухоженные дома, со вкусом отделанный «языческий» храм, дисциплинированные солдаты; он замечает, что здешние пушки не являются подражанием европейским, что подтверждает китайское первенство в изобретении и применении пороха. Вообще же Бенкендорфа поразили древность империи и «стабильность законов, которые ею управляют»: чего стоят правительственные распоряжения об исполнении некоторых установлений на протяжении будущего полустолетия!
В окрестностях Кяхты Спренгтпортен и Бенкендорф посетили буддистский храм, удивляясь его обрядам, украшениям и больше всего — совершенно непривычной музыке. Ближе и понятнее им были военные упражнения бурятских конников, охранявших вместе с казаками границы империи. Вечером в дороге офицеров застал буран; сильно замёрзнув, они остановились на ночь в бурятской юрте.
Эта ночёвка под войлочной крышей вместе с бурятским семейством подвигла Бенкендорфа на философские рассуждения, демонстрирующие его знакомство с идеями мыслителей Просвещения. «Я хотел бы, — писал он, — чтобы наши великие философы, проповедники человеческого счастья в его первобытном состоянии, провели бы эту ночь в этой юрте вместе со мною; они, я думаю, изменили бы свою максиму и воспели бы счастье цивилизованного человека. Но они также умилились бы вместе со мной, увидев, как эта семья, изнемогающая под тяжестью нищеты, встретила первые лучи солнца. Все они вышли из своего бедного кочевого шалаша, вход которого всегда обращён на восток, упали ниц на землю, приветствуя благодетельное небесное светило, и елейно помолились. Есть ли в самом деле более прекрасный храм, нежели природа; более прекрасное божественное изображение, чем светило, которое освещает и греет мир! Насколько самые величественные церкви малы, насколько самые торжественные обряды мелки!»
Достигнув фактически восточной окраины империи, Спренгтпортен поспешил на зимовку обратно в Иркутск. Он даже не стал дожидаться, пока на Байкале станет лёд, и приказал лично для него продлить срок навигации. В результате обратное плавание по озеру-морю вышло куда более утомительным, нежели предыдущее. Первый выход «на отвратительном торговом судёнышке» оказался неудачным, хотя даже Бенкендорф до полного изнеможения боролся с бесчисленными льдинами, отталкивая их от борта. Лоцман не решился продолжить плавание и повернул к берегу, когда команда окончательно потеряла силы (а Александр Христофорович даже уснул от усталости). Судёнышко пристало в 30 верстах от порта отправки. Только поднявшийся ночью сильный восточный ветер — редкость для этого сезона необычайная — позволил быстро поднять паруса и перелететь Байкал за одну ночь. Вместо унылого и долгого ожидания на берегу Байкала экспедиция Спренггпортена вернулась в Иркутск к Рождеству 1802 года.
В самом же начале 1803 года наш неутомимый поручик предпринимает ещё один бросок на север. Пока генеральский эскорт медленно тянулся обратно в Тобольск, он по быстрому санному пути помчался в другую сторону, к Якутску. Почти тысячу вёрст до Киренска на берегу Лены посланец императора преодолел на удивление легко, пользуясь правом требовать себе хоть восьмёрку лошадей. В Киренске Бенкендорф пересел на нарты и отправился в путь по замёрзшему руслу Лены.
В Якутске накрытый полярной ночью Бенкендорф дал волю романтическим переживаниям: «…Как не видел я ночи в Обдорске в течение лета, так не увидел я дневного света здесь в конце декабря. Только в полдень его еле хватило, чтобы прочесть на столбе: 2600 вёрст от Иркутска и 9250 от Москвы! Это расстояние не на шутку меня испугало: вот что мне ещё предстоит преодолеть, чтобы вернуться; я вдруг осознал, что был без преувеличения на краю света, этот столб произвёл на меня впечатление зловещего оракула, в одно мгновение я живо представил все испытания, все тяготы, которые меня ещё ожидали и которые казались теперь, когда любопытство путешественника было уже удовлетворено, тем более невыносимыми».
