Вячеслав Козляков - Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству
Каждый этап в этом действе, начиная с приготовлений во дворце, украшения покоев и комнат, освящения еды и одежды, угощения молодых фряжским вином и приготовленным заранее хлебом с солью, имел глубокий смысл. Не говорим уже о самом церковном таинстве. Тот же глубокий смысл имел каждый шаг в шествии от брачного стола в Грановитой палате до сенника, где молодых оставляли одних. На следующий день после свадьбы царь отправлялся в «мыленку» со своими «дружками»; затем совершался обряд открытия покрова с невесты, исполнявшийся посаженым отцом с помощью стрелы, чтобы все могли впервые ее «царские очи видети».
Пир проходил радостно и весело и растягивался на несколько дней. Подавали лучшие блюда и заморские вина, то же фряжское вино, романею, ренское и другие изысканные сорта. На царицыном столе были еще и «жаркий» гусь и «жаркий» поросенок, а также любимое «куря» трех видов: «в калье с лимоны», «в лапше», «во щах богатых». Правда, царь Алексей Михайлович в свое время отказался от музыки сурн, труб и битья в накромы (барабаны), заполнявших шумными звуками пространство дворца весь второй день свадьбы. Вместо «труб и органов и всяких свадебных потех» он распорядился во время царских приемов и «столов», чтобы пели «государевы певчие дьяки… со всяким благочинием»{61}. Но царь Алексей Михайлович воспитан был в особом благочестии, и для него такой шаг представлялся разумным и логичным; во всяком случае, подданные всё приняли и одобрили, хваля царский «честен брак» и «веселие». Зная порывистый, веселый и даже буйный характер его сына царя Петра (которому тогда было примерно столько же лет, сколько и отцу во время первой свадьбы), вряд ли можно предполагать, что на его свадьбе тоже звучали песнопения из Триоди… Спустя год царь Петр будет пускать фейерверки в честь рождения сына, и это больше подходило его нраву.
Сочетание серьезного осознания своей царской миссии со стремлением к безудержным разгулам представляет одну из загадок личности Петра. Очень легко ошибиться, видя в каждом царском шаге государственный интерес и забывая, что Петр был еще и человеком со своими слабостями и страстями. В год своей свадьбы Petrvs, как он подписывался в письмах к матери — царице Наталье Кирилловне, прилежно занимался математикой, астрономией и артиллерийским делом, с увлечением записывал в тетради сведения о «мультипликации» (то есть умножении), знакомился с астролябией и осваивал навыки, необходимые для стрельбы из пушек{62}.
В его архиве осталась памятная записная книжка, где главными, всегда находящимися под рукой будут сведения о кораблях, бомбах, крепостях и фейерверках. Разделить с ним эти увлечения невеста из московских боярышень явно не могла, хотя и она интересовалась какими-то «зрительными трубками» (подзорными трубами?), купленными ей для развлечения, судя по материалам Оружейной палаты.
Живость царя Петра, уже знавшего силу своей власти, могла завести его куда угодно. И не этим ли объясняется скорое решение о царской свадьбе, принятое царицей Натальей Кирилловной? Так полагал, например, несостоявшийся сотрудник А.С. Пушкина в написании истории Петра Великого Михаил Петрович Погодин: «Царица Наталия Кирилловна думала, как бы остепенить сына, которому не сидится дома, который беспрестанно отлучается то туда, то сюда, знается преимущественно с иноземцами не нашей веры, ведет беспорядочную жизнь. Как же остепенить его, усадить на место?» Тогда и было выбрано самое простое и очевидное решение: «окрутить» или женить царя Петра, заключает Погодин: ведь «ему уже пошел 17 год»{63}. Однако скромный, домашний характер свадебных торжеств ничуть не отменяет их значимости ни для царя Петра, ни для подданных. Московское царство узнало имя новой царицы Евдокии Федоровны, и ее уже никогда не забывали, что бы дальше ни происходило с самим государством или с частной жизнью последней русской царицы.
Пару месяцев спустя после свадьбы, весной 1689 года, царь Петр уехал из Москвы в Переславль-Залесский, чтобы строить свои первые корабли. На первый, поверхностный взгляд подтверждается версия о некоем разладе, случившемся в жизни царя и царицы с самого начала. Тот же М.П. Погодин сильно повлиял на утверждение подобных взглядов: «…едва кончился полумедовый, полуполынный месяц, как Петр отпросился на несколько дней в Переяславль посмотреть, что там делается, успешно ли идет строение»{64}. Другой биограф царя Петра, академик Михаил Михайлович Богословский, тоже не избежал беллетристического искуса: «К красавице-жене Петр не почувствовал никакой склонности. По-видимому, его гораздо более занимали в то время заложенные предыдущим летом в Переяславле корабли. Едва миновал медовый месяц и стали вскрываться реки, Петр летит уже, забыв жену, к любимому озеру»{65}. Действительно, послушный и любящий сын, «в работе пребывающий», писал, и довольно часто, своей матери царице Наталье Кирилловне, а вот жене — нет, и даже не упоминал о ней в письмах. Конечно, можно предположить, что письма, адресованные царице Евдокии, просто не дошли до нас. Впрочем, драгоценные автографы Петра I, если бы его переписка с женой существовала, никто бы не решился уничтожить, кроме разве что его самого. Так как все-таки объяснить этот отъезд Петра? Неужели он и вправду с самых первых месяцев брака невзлюбил жену, которую многие признавали красавицей?!
Как бы ни влияли на нас основатели апологетического восприятия Петра I от Погодина до Алексея Толстого, но писательские версии об исключительном герое, Петре-государственнике, не могут оставаться универсальным объяснением всего, что с самых ранних лет происходило в биографии царя. Почему-то мало кому из историков приходило в голову сопоставить время отъезда царя в Переславль-Залесский в 1689 году с церковным календарем… начался Великий пост, и нет ничего удивительного в том, что царь Петр решил не проводить эти дни в коленопреклоненных церковных молитвах, сдерживая себя рядом с молодой женой, а заняться увлекшим его делом. Прекрасный знаток петровской биографии М.М. Богословский упоминал, что в 1693-м, как и в 1692 году царь Петр выезжал в Переславль-Залесский именно в Чистый понедельник, но сделал такой вывод: «Можно заметить, как у Петра, еще очень молодого человека, всего на 21-м году жизни, складываются определенные, постоянные привычки, — любовь к ежегодному повторению установленного порядка»{66}. Это верное в целом суждение — яркий пример того, как заранее сформировавшееся отношение к герою влияет на историков. Почему бы не датировать складывание привычки более ранним временем — 1689 годом, когда Петр впервые начал лично участвовать в строительстве кораблей на Плещеевом озере? Не с тем ли постоянством восемнадцатилетний царь избегал строгих церковных запретов, распространявшихся в пост и на едва начавшуюся семейную жизнь?
