Григорий Ревзин - Риэго
Добрый, смышленый мальчик, живой и грациозный — любимец отца. «Рафаэлю-другу» посвятит дон Эухенио плоды многих своих поэтических вдохновений.
Дон Эухенио увлекался учением Руссо и был сторонником естественного воспитания. Он стремился развить ум Рафаэля «живым общением с натурой». Уводя с собой мальчика в горы, учил его распознавать травы, насекомых, ориентироваться по тени, по звездам.
Путники склонялись к каждому ручью, заходили в каждый встречавшийся им грот. Углубляясь дальше к югу, они поднимались все выше, пока не добирались до величественной гряды Кантабрийских Пиренеев, вонзавших в небо свои пирамидальные, покрытые снегом вершины.
Странствуя по холмистой астурийской земле, юный Рафаэль приобщался к жизни родного племени, учился старинному «бабле» горцев — астурийскому наречию. Словечками из этого простонародного говора он любил пересыпать свою речь к великому негодованию школьных учителей.
Достаточно взглянуть на Рафаэля, чтобы признать в нем сына Астурии. Он высок, строен, тонок в талий. Все движения, поступь сильны и плавны — это типичный горец. Круглая голова, мягкие линии лица — весь его облик характерен для астурийцев да еще их соседей басков.
Когда старый, седой Риэго и его подросток-сын, укутанные в грубые плащи, расположившись у обочины горной дороги, подкрепляли свои силы кукурузными лепешками с овечьим сыром и запивали скромную трапезу кислым яблочным вином, эту сцену можно было бы перенести во времена седой древности, за две тысячи лет назад. Но стоило прислушаться к их разговору, чтобы иллюзия пропала: отец с сыном вели беседу о Французской революции.
* * *Великая драма, которая разыгрывалась по ту сторону Пиренеев, для старого Риэго была полна животрепещущего интереса. Подрастающих сыновей дон Эухенио мало-помалу посвящал в свои «крамольные мысли», навеянные Французской революцией.
— Да, сын мой, придет время — наш народ повесит эстремадурского колбасника и всех его приспешников! После этого нужно будет нам перестроить Испанию. Но как? Вот ведь даже французы не сумели удержать у себя республику… Я бы уж примирился хоть с Наполеоном, да только со своим.
— Что ж, отец, разве среди наших королей не было равных Наполеону? Ведь Испания некогда повелевала половиной мира!
— Скажу тебе, Рафаэлито, что в годы, когда почти весь свет принадлежал Карлу I, испанцам жилось очень трудно. Нам нужна не пустая военная слава, а лучшая жизнь для народа. Кто знает, может быть, среди детей безвольного Карла и найдется достойный принц, который встряхнет нацию, даст людям то, что принадлежит им по праву…
А что же самим испанцам делать, чтобы у нас установились справедливые порядки? Ждать, пока появится мудрый король?.. — Рафаэль с сомнением смотрит на отца. — Или нашему народу следует поступить с Карлом так, как они поступили со своим Людовиком?
— Я, мой мальчик, не потерял веры в нашу старую Испанию! Испанцы будут жить — с Бурбонами или без них. Короли уходят, а народ и страна остаются… Знаешь ли ты, что депутаты французов объявили всех людей равными от колыбели? Ты вот дворянин, но у последнего пастуха в Кантабрийской сьерре не меньше прав на жизнь и счастье, чем у тебя. Если ты поймешь это хорошенько, все твое будущее станет ясным, как майское утро.
Такие беседы, пусть и лишенные стержня, сильно будоражили юношу и рано развили в нем интерес к политической жизни родины. Они сыграли немалую роль и при выборе Рафаэлем жизненного пути. Шестнадцати лет закончил он городскую школу. Послать его в университет многодетной семье было не по средствам. Выбор оставался небольшой: идти в армию или надеть сутану.
Рафаэль избрал военную службу. Ему казалось, что в рядах армии он сможет быть полезным родине, когда, как говорил отец, «пробьет час решения ее судеб».
IV
ГАДЕНЫШ
Тщедушного своего сына Фердинанда, родившегося в 1784 году, Мария-Луиза не любила с его младенческих лет.
Все помыслы королевы устремлены были в то время на устройство карьеры любовника. Своего ничтожного супруга она крепко прибрала к рукам, и с этой стороны нечего было опасаться. Но рос наследник трона. Не вздумает ли он со временем вмешиваться в их дела?..
Королева и фаворит решили отгородить мальчика от двора глухой стеной. Для Фернандо были созданы строгие, поистине тюремные условия жизни.
Среди преданных ему людей Годой тщательно подбирал воспитателей для инфанта. Главная задача гувернеров и учителей — привить принцу чувство покорности, трепетного преклонения перед всемогущим доном Мануэлем.
Характер у инфанта ничтожный. Пойманный на какой-нибудь проделке, он нелепо лжет, отпирается, несмотря на явную вину. Перед угрозой наказания трусливо дрожит, плачет. Зато, когда может незаметно причинить кому-нибудь боль, он делает это с отталкивающей жестокостью. У него хранится целый арсенал предательских орудий: булавок, осколков стекла.
Изо дня в день мальчик испытывал на себе злобу матери, равнодушие отца, терпел бесконечные придирки гувернеров — и сжимался в комок. Когда случалось ему выходить из своих комнат, он словно попадал на вражескую территорию. Принц Астурийский крался по коридорам дворца, тесно прижавшись к стене, втянув голову в плечи, будто ожидал удара. Заслышав шаги, вздрагивал. Черные, как сливы, глаза мгновенно потухали, инстинктивно поджималась сильно выступающая, бурбонская нижняя губа.
В выборе воспитателей для своего узника Годой ошибся один лишь раз, но это была тяжелая ошибка. Он приставил к Фердинанду каноника Хуана Эскоикиса. Каноник оказался человеком способным, смелым и предприимчивым. Крепко поразмыслив, взвесив все «за» и «против», он решил поставить свое будущее на карту инфанта.
Эскоикису нетрудно было разжечь в юноше острую ненависть к его тюремщику и к бессердечной матери. Каноник не утаил от инфанта и народных толков о пленении «беззащитного наследника трона». Испанцы, уверял он, ждут не дождутся часа, когда возмужавший принц Астурийский освободит их от ига презренного временщика.
* * *Фердинанду исполнилось восемнадцать лет, когда его женили на дочери неаполитанского короля Марии-Антонии. Энергичная молодая женщина поставила себе целью покончить с унизительным положением мужа.
Фрондирующие против временщика придворные образовали маленький двор инфанта. Нетерпеливый Эскоикис толкал их на открытое возмущение.
Но от глаз Годоя ничто не могло укрыться, и он вовремя принял надлежащие меры: Эскоикис был выслан в Толедо.
