Федор Раззаков - Кумиры. Тайны гибели
– Александр Александрович разулся, – рассказывала Валя Бубеннова, – и я увидела, что его ноги были все в волдырях, – так он натер их ботинками, беспрерывно блуждая в лесу. Было просто страшно глядеть на эти сорванные волдыри. Я подала на стол пол-литра водки, хлеб и редиску. Александр Александрович выпил очень немного. Потом он взял редиску и начал ее засовывать в рот прямо с зеленью и жадно заедать хлебом. Видно было, что он очень голоден…»
Нельзя сказать, что Фадеева в периоды его уходов «в пике» не лечили. Однако, видимо, убедившись в том, что сам он отнюдь не горит желанием «завязать», делали это халатно, по-бюрократически. Вот как вспоминает об этом В. Герасимова: «Был раз навсегда заведенный порядок: его где-либо обнаруживали, появлялась санитарная машина с двумя служителями в белых халатах – на случай, если бы «сам не пошел». Саша исчезал. Исчезал в стенах Кремлевской больницы на три, четыре, пять месяцев. Странно, что подобный метод не применялся к иным хроническим алкоголикам. Думается, что была в этом узость мышления тех, кто лечил, и некоторая, может быть, неосознанная мстительность со стороны «правильных», хороших, из тех, кто расправлялся с неправедным (особенно по их законам) человеком. Удивительнее всего, что корили и поучали его даже такие, мягко говоря, «сильно пьющие», как Твардовский и Шолохов…
Иногда в больницу его забирали «слишком рано». Чтобы не подвергаться больничной изоляции, Саша порой просто прятался. Но его находили. Да и нелегко было члену ЦК и генсеку СП исчезать, не оставляя следа».
Между тем в периоды «просветов» Фадеев являл собой вполне нормального представителя достойного семейства. В мае 1950 года он напишет в одном из писем А. Колесниковой: «У нас – дети, которых я так несправедливо и жестоко был лишен и о которых я так мечтал (сын Саша родился в конце 30-х, Миша – в 1945 году). Жена моя – актриса Московского художественного театра Ангелина Осиповна Степанова, актриса очень талантливая, всю свою духовную жизнь отдающая этому любимому делу. В быту она мало похожа на «актрису» в привычном понимании, она – большая семьянинка, страстно любит детей, просто одевается, штопает носки своему мужу и «пилит» его, если он выпьет лишнюю рюмку водки…»
Однако известно, что в последние годы жизни Фадеев был влюблен в другую женщину – некую К. С. О них вовсю судачили в Переделкине, строили различные догадки по поводу дальнейшего развития этого романа. Однако сам Фадеев в разговоре с К. Зелинским как-то признался: «Я ничего не могу поделать с собой по отношению к жене. Мне ближе всех оказалась теперь К. С. Я даже хотел на ней жениться. Но я не был с ней близок. Я много раз ночевал у нее, но не спал с нею. Она жила с Катаевым, а со мной вот не захотела. А я сейчас считаю, что, если бы она меня по-настоящему приголубила, я бы бросил все и уехал бы с ней куда-нибудь жить далеко или, еще лучше, пошел бы с ней пешком. Я вообще не знаю, как надо устраивать жизнь с женой и где найти место между женщиной и тем главным, чему я служу. А я слуга партии…»
Но вернемся к творчеству и государственной деятельности Фадеева.
В начале 50-х как слуга партии он включился в широкую коммунистическую кампанию и отправился во Вроцлав, на международный форум борцов за мир. На нем он выступил с речью, в которой говорил об «отвратительном зловонии», исходящем от американской культуры, упоминал о «банальных фильмах, реакционных, бессодержательных изданиях, подобных «Тайм», и об американском танце, напоминающем «современный вариант пляски святого Витта…» Упоминая о произведениях писателей Джона Дос Пассоса, Т. С. Элиота, Юджина О’Нила, Андре Мальро, Жана-Поля Сартра, Фадеев сказал: «Если бы гиены могли печатать на машинке, а шакалы пользоваться авторучками, они создавали бы подобные творения…»
Кстати, от Фадеева доставалось «на орехи» не только заграничным писателям, но и советским. Например, свой удар он обрушил на Василия Гроссмана за роман «Правое дело», который имел несчастье не понравиться Сталину. В те же годы, присутствуя в Нью-Йорке на конференции по вопросам культуры (созванной под эгидой компартии США), Фадеев, отвечая на вопрос о судьбах некоторых советских писателей, заявил: «Все они существуют, они живы. Пастернак живет со мной по соседству… О Бабеле и Киршоне я ничего не могу сказать». Фадеев, конечно, врал. Он прекрасно был осведомлен, что оба последних писателя сгинули в застенках ГУЛАГа – один в 40-м году, другой – в 38-м.
Что касается творчества, то и здесь муза Фадеева не спала. В 1951 году он увлекся идеей написать роман о советских металлургах. И вновь с чужой подачи. Его вызвал член Политбюро Г. Маленков и спросил: «Вы слышали о новом изобретении в металлургии – новом способе варки стали?» И когда Фадеев удивленно пожал плечами, сообщил: «Это грандиозное открытие! Вы окажете большую помощь партии, если опишете это». В последующем выяснится, что это изобретение, обещавшее металлургам выпуск продукции неведомым в истории техники методом, – откровенная «липа». Но тогда об этом еще никто не знал, и изобретению дали «зеленый свет». А надлежащий промоушн ему должен был обеспечить Фадеев.
Поначалу он с радостью ухватился за идею нового романа, перелопатил кучу сопутствующей литературы по металлургии, выезжал в командировки на Урал. Начал было писать, но довольно скоро оказался в положении человека, от которого требуют результата, но не дают времени на его осуществление. Именно об этом Фадеев сообщал в письме своему заместителю в Союзе писателей Алексею Суркову в мае 1953 года. Приведу отрывок из него:
«Я не могу работать ни в Союзе писателей, ни в каком угодно другом органе до того, как мне не дадут закончить мой новый роман «Черная металлургия», роман, который я считаю самым лучшим произведением своей жизни и который, я не имею права здесь скромничать, будет буквально подарком народу, партии, советской литературе. Мне давали на один год «отпуск». Что же это был за «отпуск»? Шесть раз в течение этого года меня посылали за границу. Меня беспощадно вытаскивали из Магнитогорска, Челябинска, Днепропетровска еще недели за две до заграничной поездки, чтобы я участвовал в подготовке документов, которые отлично могли быть подготовлены и без меня, примерно столько же уходило на поездку, потом неделя на то, чтобы отчитаться. Два месяца ушло на работу в Комитете по Сталинским премиям. Я участвовал в проведении Всесоюзной конференции сторонников мира 1951 года. В условиях этого так называемого «отпуска» я имел для своих творческих дел вдвое меньше времени, чем для всего остального…
Сейчас роман мой уже поплыл, как корабль, многое уже вчерне написано, а главное то, что все необходимое уже найдено, – ведь профессиональному литератору главное – это сочинить, а написать он всегда напишет, было бы время, – и это вовсе не только роман о металлургах – они в центре этого романа, но это роман о советском обществе наших дней, это роман самонужнейший, архисовременный. И вы, мои товарищи по Союзу писателей, просто должны, обязаны сделать все, чтобы этот роман был написан. А для этого я должен быть решительно и категорически освобожден от всей остальной работы. Не дать мне сейчас закончить этот роман – это то же самое, что насильственно задержать роды, воспрепятствовать им. Но я тогда просто погибну как человек и как писатель, как погибла бы при подобных условиях роженица…»
