Людвик Ковальский - Дневник бывшего коммуниста. Жизнь в четырех странах мира
Яков Гутерман мой двоюродный брат в 1946 году – единственный родственник, который остался в живых в Польше. Почти все остальные погибли в Холокосте. Его отец погиб борясь в Польском сопротивлении.
Я всегда во всех документах указывал своих родственников, проживающих заграницей, включая тех, кто уехал в Израиль в 1948 году. Это были Франка с семьёй и Ева (жена маминого брата) тоже с семьёй. Симха, муж Евы, участвовал в польском Сопротивлении и погиб во время Варшавского восстания в 1944 году. Дневники, которые он писал во время немецкой оккупации, были опубликованы на нескольких языках, но на английский они ещё не переведены. Я знаю это от его сына Якова, с которым у меня очень продуктивная переписка. Вот и всё о моей родне. Дальше я буду ссылаться на С, друга семьи, который по работе много путешествовал за границей. Вот выдержки из моего дневника:
Сегодня утром я ходил к С. Он сказал, что семья Туньи прекрасно живёт в Париже. У них удобная квартира, хорошо оборудованный врачебный кабинет и собственная машина. У мужа Туньи, Генри, обширная медицинская практика. Тунья симпатизирует коммунистам, а Генри либерал. Они счастливы. Тунья учится опять, чтобы стать врачом радиологом.
Как мне к ним относиться? Они – моя родня. Они прислали мне подарки: часы, три логарифмические линейки и ручку, которой я сейчас пишу. Они не буржуазия, ведь они работают. Это хорошо. Они прогрессивная интеллигенция, которая борется за свободную Францию. Генри также работает в Красном Кресте. Я хочу им написать. Но что если мои партийные товарищи узнают, что я переписываюсь с французской буржуазией? У Бронки – два сына; у Франки – сын и дочь.
Я знаю, что делать. Я напишу им и расскажу о наших успехах встроительстве социализма. […] Тунья и Генрих вступили во французскую коммунистическую партию, но не благодаря нашей переписке. Мы с Линдой перевели на английский неопубликованные воспоминания Генри о Второй мировой войне. Это, возможно, подтолкнуло меня написать свою собственную историю.
Сложнее всего мне даётся высшая математика. А без неё я не могу выучить электродинамику. […] На собрании нашей группы мы обсуждали научные исследования. Но еще более интересный разговор состоялся уже после собрания в группе из пяти человек. Д критиковал кафедру Павловского. «У вас так много помещения, – сказал он, – а ваши три лаборанта не сделали никакого существенного вклада в науку». […]
Этим летом у меня новое партийное задание. Три месяца я буду секретарём в приёмной комиссии отдела Связи. Ф тоже будет работать в этой комиссии. Из-за этой нагрузки я никуда не смогу поехать на каникулы. Но это важное задание, и я буду стараться его выполнить. Хорошо, что комиссия начнет работать после окончания экзаменов. Это будет не только секретарская работа. В отдел примут только 25 % абитуриентов. И мы должны быть уверены, что отобраны самые лучшие. Термин «лучший» в данном случае подразумевает не только академическую успеваемость, а также «нет – классовым врагам или детям классовых врагов». […] У меня не осталось воспоминаний о работе в комиссии. Возможно, меня кто-то заменил во время моего отсутствия.
5.2. Отношение к религии (1954 год)
Предположим, что человек женат. Он куда-то уезжает и знакомится с привлекательной девушкой. Может ли он податься искушению и воспользоваться ситуацией, надеясь, что его жена ничего не узнает? С точки зрения универсальной морали (нашей и капиталистической) нужно отказаться от соблазна в пользу сохранения семьи. Но что, если оба супруга имеют склонность к адюльтеру? Тогда это тоже аморально? Я не знаю. Как рационально объяснить, почему это аморально? Я знаю, как религиозный человек ответил бы на этот вопрос. Но как на него должен ответить коммунист? […]
Отношения с К [другая девушка],наверное, подошли к концу. Она поехала в свой родной город и задержалась в нём еще на один день, чтобы встретиться с друзьями. Когда она уже собралась возвращаться, к ней подошла монашка и спросила об ее отношении к Богу. У них был долгий разговор, и К поняла, насколько далеко она отошла от религии. Она сходила на исповедь и теперь призналась мне: «Я стала совершенно другим человеком». Я ничего не могу с этим поделать. […]
Вчера на собрании нашего исполнительного комитета произошел интересный случай. Ф рекомендовали кандидатом в члены партии. Но он венчался в церкви, а его ребенок был крещен. После долгого разговора с ним, а потом и без него, мы поддержали рекомендацию. Ф очень честный человек и активный член ZMP. Что может быть важнее этого? Он не верующий, но его жена верит в Бога. Это она настояла на церковном обряде. Ф сказал, что попробует изменить её отношение к религии.
Вот еще один подобный пример. Мы рекомендовали С в кандидаты в партию. Он тоже преданный активист, надёжный и думающий человек. С сказал, что порвал с религией несколько месяцев назад. Но он продолжает ходить в церковь со своей семьей. Он материально зависит от родителей и знает об отношении к религии своей матери. «Я хочу оставаться хорошим сыном», – сказал он. Я повторил эти слова на собрании, и в результате узнал, что два преданных члена ZMP, Р и К, находятся в подобной ситуации. Люди обычно не любят обсуждать свои личные дела публично. […] Утром у меня был приятный сюрприз. М сказал, что моя агитация сработала и что он записался добровольцем в колхоз на это лето. Он убедил еще пятерых присоединиться к нему. Все они с электромедицинского факультета и на год старше меня. […]
Оглядываясь назад, я думаю, что «историческая необходимость» придавала сталинизму научность. Все были согласны, что «Сталину видней», и подчеркивание его непогрешимости приравнивало сталинизм к определенного рода религии. Это было одно из многих противоречий советской системы. В 1956 году был введен термин «культ личности», который еще раз подчеркнул религиозную сторону сталинизма. Естественно, что в то время я был атеистом. Религии должны были исчезнуть, и я должен был активно этому способствовать.
Студенты и ассистенты Политехнического Института на первомайском параде в 1951 году. Моя рубашка расстегнута.
Я опять обидел маму сегодня. Мне очень жаль за все, что я наговорил ей. Я не имею права кричать и обзывать ее. Этого, возможно, не случилось бы, если бы у меня была своя квартира. Но мы живём в крошечной комнатушке. Там только мамина и моя кровать, шкаф, два стула, и один стол. Мама не разговаривает со мной. Я знаю, что она простит меня, но ей больно. У неё достаточно проблем на работе, зачем же я добавил ей еще повод для огорчения? […]
