Людвик Ковальский - Дневник бывшего коммуниста. Жизнь в четырех странах мира
Завтра начинается весенний семестр. Я должен учиться только на отлично. Смогу ли я? Возможно, нет. Я знаю свои интеллектуальные ограничения. М лучше, чем я, подготовлен стать ученым. Однако я все равно планирую поступить в аспирантуру в СССР. Мне необходимы глубокие знания и хорошие оценки. […] Вчера Ика очень точно проанализировала наши отношения. Мы решили оставаться друзьями. Меня это не радует. […]
Товарищ Сталин серьезно болен. Когда Миша мне это рассказал, я уже не мог сосредоточиться на лекции. Новость подействовала не только на меня. Я заметил, что даже в трамвае люди молчаливы и настороженны. Когда я был ребенком, я часто задавал себе вопрос – могу ли я отдать жизнь за Сталина? Сейчас я бы не колебался ни секунды. Над чем Сталин работал последнее время? Если он переживёт этот удар, это будет настоящий триумф современной медицины. Что бы ни случилось, он всегда будет жить в наших сердцах. […]
Из моего дневника (на польском языке):
После смерти Сталина всем раздавали красные шелковые ленточки с его портретом.
Я носил свою на груди несколько дней.
Термин «культ личности», относящийся к Сталину, был впервые произнесен Хрущевым через три года после смерти Сталина. Советская пресса действительно безостановочно прославляла Сталина. Вот начало популярной Советской песни:
«Сталин – это слово боевое,
Сталин – это гордость и оплот.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идёт».
Сегодня умер Сталин. Мы должны быть верны его учению. […] Интересно, какие из его заметок или писем опубликуют? Писал ли он дневник? Все это помогло бы нам понять, как он размышлял и работал. […] Заговор врачей против Кремля объявили фальсификацией. Еврейские врачи, обвиненные в заговоре против советских вождей, были объявлены невиновными. Очень жаль, что Сталин не дожил до этого момента.
Почему я написал «жаль»? Потому что я не знал, что Сталин лично сфабриковал это дело. Безвинных врачей и, возможно, многих других спасла смерть Сталина.
Мама вернулась от Т, которая слушает по радио Голос Америки. Они узнали, что между Маленковым и Молотовым [высшие Советские руководители]существуют разногласия. Это вражеская пропаганда, которая пытается смутить нас и посеять в наших рядах панику. Дело врачей показало, что Советский Союз не боится признать свои ошибки. В капиталистических странах такие вещи скрывают и замалчивают. Наши враги попытаются использовать этот эпизод против нас. Завтра партийный комитет, наверное, объяснит, как нам к этому относиться. […]
Пришла весна; по вечерам я люблю гулять по темным улицам, чувствуя мягкий теплый ветер, дующий мне в лицо, и вдыхать запах свежих листьев. […] Моё партийное задание – проводить идеологическую работу с первокурсниками отделасвязи. Я там уже встретил много интересных ребят. […]
4.5. Служить партии до конца жизни
На завтрашнем партийном собрании я стану постоянным членом партии. Вот мое заявление: «Я хочу быть удостоенным чести стать членом PZPR[Польской Коммунистической Партии]. Я знаю устав партии и обещаю придерживаться партийной дисциплины, всегда подчиняться приказам, ничего не скрывать от партии и никогда не запятнать честь партийца». […] Заслужил ли я это? Я все еще вижу в себе отрицательные черты. Но они не существенны; я готов служить партии до конца своих дней. […] Партийная работа станет моим главным приоритетом; все остальное будет второстепенно. […] Моё отношение к коммунизму начало меняться после 1956 года. Но в описываемое время я ещё свято верил в коммунизм.
Я закончил семестр на хорошо и отлично, со средним баллом 4.25. Я был так занят экзаменами, что забыл про партийное заседание. Как мне признаться в этом? Они скажут, что я игнорирую партийные обязанности. Я могу сказать, что плохо себя чувствовал. Но это невозможно: это была бы ложь своим товарищам. Однако есть еще одна возможность. Я постараюсь создать ситуацию, при которой никто ничего не спросит. […]
4.6. Чуть не исключен из партии
Летняя военная служба (3 месяца в Кожалине) начнется только 4 июля. Мы с Х уедем из Варшавы раньше. Он пригласил меня к своим родителям в Гданьск. У нас будет два дня отдыха. […] В Кожалине мы будем учиться в Офицерском артиллерийском училище противовоздушной обороны. Это не логично: нас три года учили служить в пехоте. […]
Следующая запись в дневнике появляется уже после того, как я вернулся из военной школы. Я ожидал найти описание важного события, которое произошло в Кожалине. Но, наверное, в Кожалине со мной не было дневника. Вот, вкратце, что произошло. Между мной и капитаном С, армейским политработником, возник конфликт. Была ли в этом замешана девушка, которую я встретил воскресным днем в городе? Я не уверен. Это было связано с тем, как я носил свою форму.
На армейском партийном собрании он обвинил меня в недостойном поведении в общественном месте. Я не помню подробностей, кроме одной. Он сказал что-то вроде этого: «Представь себе, что какой-нибудь иностранный журналист сфотографировал бы тебя в таком эксцентричном виде и опубликовал это в какой-то капиталистической стране. Что бы говорили про польских офицеров?»
Мои попытки оправдаться были безуспешны. Меня решили исключить из партии. Окончательное решение должен был принять Варшавский Политехнический Институт. К счастью, большинство моих сотрудников проголосовали против исключения. Но некоторые считали, что я совершил серьезный проступок. Не трудно представить себе, как бы исключение из партии повлияло на меня и мои планы. Мне очень повезло. За исключением этого случая, в Кожалине мне понравилось. Меня подготовили руководить батареей, состоящей из четырех 88-мм противовоздушных орудий.
Глава 5: Отношение к Религии
5.1. Мои заграничные родственники (1954 год)
В этой главе я пишу о своих родных, живущих за границей. У моего отца было три сестры, которые покинули Польшу перед Второй мировой войной. Мы потеряли с ними связь, когда родители эмигрировали в СССР. Но в 1945 году США и СССР были союзниками, и я решился послать письмо Бронке, обосновавшейся в Америке. Она очень обрадовалась моему письму, тут же ответила, и мы переписывались регулярно после нашего возвращения в Польшу. Она помогла нам наладить контакт с еще двумя сестрами: Франкой – в Италии и Туньей – во Франции. Их мужья были депортированы, но им удалось выжить.
Яков Гутерман мой двоюродный брат в 1946 году – единственный родственник, который остался в живых в Польше. Почти все остальные погибли в Холокосте. Его отец погиб борясь в Польском сопротивлении.
