Иван Сытин - Жизни для книги
Наша фирма делала эти опыты неоднократно и привлекала к лубочной работе самых прославленных, самых талантливых художников. Но результаты почти всегда были одни и те же.
Живо помнится, как лихорадочно готовился я к выставке 1882 года, где в первый раз должны были предстать перед судом просвещенного общества лубочные картины, издаваемые мной.
На выставку ожидали царя Александра III, должны были прийти все выдающиеся художники, писатели, и это меня вдвойне волновало.
Московский городской голова Алексеев, председатель выставочного комитета, дал мне отличное место на выставке — рядом с художественным отделом. А академик Боткин, заведовавший этим отделом, принял самое теплое участие в моем молодом, только что начавшемся деле. Он долго рассматривал мои картины, нашел их художественно грамотными и дал совет пользоваться для нашей лубочной картины произведениями старых прославленных мастеров.
Выставка прошла прекрасно. В день открытия пожаловали важные гости: царь с царицей и два сына — Николай и Георгий и с ними князь Черногорский. Весь выставочный комитет встретил царя, и начался обход. Все смолкло, притихло, все вытянулось и застыло. После того как гости осмотрели художественный отдел, Боткин повел гостей к моему лубочному павильону. Всей группой они встали вокруг. Царь смотрел, и ему понравились некоторые лубки. Царица просматривала детские книги, а Боткин наскоро отобрал ей несколько книжек в подарок.
Из павильона гости последовали в печатный отдел, где у меня работала первая изготовленная в России печатная машина (до этого в России своих печатных машин совсем не было). Машина печатала портреты царской семьи и князя Черногорского. Тут же в присутствии гостей было отпечатано несколько десятков экземпляров. Мои лубки были признаны образцовыми, но, как крестьянину, мне присудили только бронзовую медаль. Может быть, не все это знают, но в России был такой закон: люди податного сословия, крестьяне не могли получать золотых медалей…
Я помню, что тогда меня это очень обидело…
Но хотя впоследствии, когда я был уже купцом, мне присудили на выставках в России и за границей больше двадцати медалей (и по преимуществу золотых и больших золотых), первая, бронзовая, «крестьянская» медаль долго сидела в моей памяти, была для меня дороже всех золотых.
В последние двадцать лет лубочные картины в нашем производстве, на мой взгляд, значительно изменились к лучшему. Я не забыл совета, данного мне академиком Боткиным, и привлек к лубочной работе все наличные художественные силы страны. Благодаря дружескому отношению к нам русской интеллигенции (литераторов и художников) над картинами для народа стали работать такие люди, о которых Никольский рынок не смел никогда и мечтать, так что картины наши стали лучшим украшением каждой деревенской хаты.
Печатали мы их в семи красках хромолитографии на плотной бумаге, и в продажу они шли по две и по четыре копейки штука.
Сюжеты выбирались как «духовные», так и «светские» и отвечали самым разнообразным вкусам огромного крестьянского океана.
Каждый год мы продавали свыше 50 миллионов картин, и по мере развития в народе грамотности и вкуса содержание картин улучшалось.
Насколько это предприятие разрослось, можно видеть из того, что, начавшись с одной маленькой литографской машины, оно потребовало затем напряженной работы пятидесяти печатных машин.
Этот гигантский рост спроса объясняется, конечно, и тем, что с заказами к нам стали обращаться народные школы. Картины служили наглядными пособиями по географии, этнографии, биологии, истории. Издательство обратило особенное внимание на портреты исторических лиц и на чудеса русской природы. Реки, озера, Кавказские горы, опасные переправы, а также губернские города, Петербург, Москва, знаменитейшие здания России — все это изображалось на картинах. Школьные стены, как и мужицкие избы, были увешаны нашими произведениями.
Не помню сейчас, как велик был общий тираж лубочной картины, но, конечно, это были цифры астрономические: сотни миллионов, а может быть, и весь миллиард наберется.
Продажа картин очень заметно отразилась и на сбыте книг. Картина тянула книгу, а книга — картину.
Но картина шла все-таки больше, так как торговля картинами не была затруднена административными стеснениями. Каждая картина рассматривалась как простой товар, и каждый торговец имел право продавать этот товар без специального разрешения губернатора.
Особенно разрастался спрос на картины великим постом, перед пасхой. Всего более, однако, покупались картины на Украине, где хозяйки наперебой друг перед дружкой спешили убрать свою хату «ради праздника»…
Книга для народа
дновременно с большой работой над картинами наша фирма продолжала и свою обычную работу Никольского рынка — печатала во множестве народные книги.
Какие это были книги? Да все те же, над которыми столько лет, не переставая, смеялась настоящая русская литература: «Бова», «Еруслан», сонники, песенники, произведения молодых и старых авторов Никольского рынка. Народный роман, народная повесть создавались, так сказать, в литературном подполье, куда никогда не проникал луч света и куда никто из настоящих писателей даже не заглядывал.
Никольский рынок сам творил и сам издавал, сам искал и находил свои, особые пути к полуграмотному деревенскому читателю.
В качестве издателя Никольского рынка я знал всех наших авторов лично, и многие из их произведений прошли через мои руки.
Особняком от литературы, никому не ведомые, всеми презираемые, делали свою писательскую «карьеру» авторы Никольского рынка.
Кто они, откуда, и как пришла им в голову мысль взяться за перо и творческую работу?
Недоучившиеся семинаристы, убоявшиеся бездны книжной премудрости, и всякого рода изгнанники учебных заведений, запьянцовские чиновники, нетрезвые иереи и вообще неудачники всех видов, потерявшие профессию, утратившие репутацию и похоронившие надежду.
Миша Евстигнеев, Коря Миленький, Суворов, Кузнецов — кто теперь знает и кто помнит эти имена?
А между тем это была в своем роде «плеяда», создавшая первоначальный тип «народного» романа с головокружительными приключениями и с невероятными ужасами.
Как оплачивался каторжный труд этих литературных нищих?
Никак не оплачивался: это было скорее подаяние, чем литературный гонорар.
Авторы получали от трех до пяти рублей за печатный лист (36 маленьких страничек), и произведения их всегда продавались в полную собственность издателя.
