Карло Гоцци - Бесполезные мемуары
Самым приятным плодом моей комической храбрости было избавление меня от караулов и инспекций на все время карнавала. Проведитор самым любезным образом просил меня продолжать радовать его импровизациями, освобождая от любой другой службы.
Зара разделена на две части широкой и красивой улицей, которая начинается от площади Св. Симеона и заканчивается морским портом. Множество улочек спускается вниз по стенам, впадая в эту главную улицу. Однажды вечером несколько офицеров, проходя одной из этих улочек, встретили человека в маске, закутанного в плащ, который показал им жерло мушкета колоссальных размеров и приказал проваливать с дороги. Надо знать, что на улице, охраняемой этим не слишком мирным персонажем, жила галантная девица необычайной красоты, по имени Тонина. Число её обожателей было велико, но её злые выходки, хитрости и близкие отношения со множеством каналий делали это создание достаточно презираемым, единственным достоинством которого была красота, к тому же продаваемая ею за несколько цехинов. Один из её любовников, будучи более влюбленным, чем другие, и желая отвратить соперников, вообразил засвидетельствовать таким далматинским способом силу своей страсти, выставив дуло мушкета против любого, подходящего к ее дому.
Приключение возобновлялось дважды подряд, и послужило предметом наших воинственных разговоров в прихожей Проведитора. Офицеры, стыдясь своего поражения, поклялись между собой наказать человека с мушкетом. Они столь вежливо пригласили меня участвовать, что моя естественная непринужденность и услужливость доброго товарища не позволили мне отказаться. Было решено, что заговорщики соберутся в тайно ночью в бильярдной комнате, с белыми лентами на шляпах и с оружием, пригодным для взятия города штурмом. Знатный иллириец граф Симеон С., сильный малый, крепко сложенный, любезный в обращении и духа настолько решительного и бесстрашного, что нравился всем офицерам, хотя и не был военным, находился в углу прихожей, и, казалось, не обращал внимания на наш заговор. Он потянул меня за платье и отозвал в комнату генералитета, куда у меня было дело. «Мой юный друг, – сказал он, – я всегда был расположен к вам и дам вам доказательство этого. Мне жаль, что вы легко согласились сопровождать этих прекрасных господ. Вы скромны, вы не разгласите признания, которое я вам сделаю: это я – человек в маске, и сегодня мушкетов будет четыре. Я погибну, если это необходимо, но и другие оставят там свои жизни, прежде чем пройдут в переулок, вход в который я защищаю. Я не хотел бы, чтобы вас постигло несчастье. Вы освободитесь под любым предлогом от того, чтобы идти на свидание, и не препятствуйте другим, они найдут то, что ищут». – «Я удивлен, – ответил я, – вашими заверениями в дружбе, как и вашим благоразумием. Вы, похоже, не очень озабочены обязанностями той или другой стороны. Я просто польщен доверием, что вы мне оказываете, и вы не получите повода в нем раскаяться. Но, заботясь о моей жизни, вы призываете меня пренебречь данным мной словом, что заставит меня солгать всем моим товарищам; и вы называете это знаком вашей дружбы! К тому же из-за пустого дела чести и ради славы хорошенькой кумушки, заслуживающей того, чтобы её высекли, вы считаете себя обязанным сложить голову, убивая людей, среди которых есть ваши друзья, и это доказательство вашего редкостного благоразумия? Вместо этого, поверьте мне, лучше откажитесь от вашего предприятия, освободите дорогу дуракам, что вздумают по ней идти, и в результате не будет никакого вреда. Никто не подумает обвинить в трусости неизвестный призрак. Я обещаю вам сохранить тайну и тогда смогу воздать должное вашему пониманию долга дружбы и вашей осмотрительности. Вот мой, а не ваш, совет настоящего друга и благоразумного человека. Оставьте путь сумасбродства, и тогда я стану вашим должником. Занимайтесь любовью с Тониной иначе, чем стреляя из мушкета. Красота этой девушки достойна вашего преклонения, но остальное заслуживает только вашего презрения».
Синьору C. не пришлось по вкусу мое мнение. Проснулся дикий нрав далматинца. Он повторил со всеми мыслимыми клятвами, что не покинет места и не уступит без хорошей бойни. Я счел необходимым прибегнуть к искусству комедианта. Я посмотрел на этого человека с видом столь же мрачным, как у него, а затем поднял руку трагическим жестом. «Ну что ж! – сказал я, – вы увидите меня сегодня во главе нападающих, и я первый попаду под огонь ваших мушкетов. Вы узнаете таким образом, что я не принял звания друга, которым вы оказали честь меня наградить». Я резко повернулся спиной к моему далматинцу и медленно удалился. В глубине души граф Симеон был добрый малый, его свирепость утихла. Как я и ожидал, он догнал меня и взял за руку. «Пусть я неправ, говоря об осторожности, – сказал он, – но знаете ли вы, вам не следовало упрекать меня за упрямство! Вы победили меня вашим собственным упорством; я бы не осмелился стрелять в вас; сегодня вечером дорога будет свободна».
В назначенный час перед домом Тонины появились заговорщики с белыми лентами. Три вечера подряд мы находили проход свободным, и дело с мушкетом было забыто. Граф Симеон вскоре порадовался, что послушал моего совета, потому что его любовь к этой пиратке Венеры рассеялась, как и все страсти, основанные на грубости мужчины и капризе или алчности женщины. Прелести Тонины и её отвратительный характер привлекали и отталкивали раз за разом толпы влюбленных, вызывали ссоры и несчастные случаи, жалким трофеем которых она служила. Опасность, которой подвергались порядочные люди из-за существа столь вульгарного, запечатлелась в моём сознании; случай дал мне шанс наказать Тонину, как она того заслуживала, во время последнего карнавала, который я провел в Заре.
Мы дали тройной праздник: импровизированную комедию, бал и ужин. Я был бедной Люсией, на этот раз уже не субреткой, а изнуренной бедностью женой старого Панталоне, порочного, злого и банкрота. У меня была дочка в пеленках, плод этого несчастного брака. В ночной сцене я баюкал своего ребёнка и пел ему, чтобы усыпить, песенку, часто прерываемую бурлескными историями о своих несчастьях. Я говорил, как я был вынужден выйти замуж за старого дурака, наивно рассказывал о своих бедах и неприятностях, о том, что я когда-то был красивой девушкой, пока усталость и слезы не испортили мою красоту. Я жаловался на холод, голод, из-за которых у меня пропало молоко. Среди этой болтовни наступает ночь; мой старый развратник муж не возвращается домой; я подозреваю, что его задержали на улице Поццельто – районе Зары с дурной репутацией. Я глупо плачу и слезы вызывают смех у зрителей. Мой друг Антонио Зено, который превосходно играет Панталоне, еще не готов, хотя момент его вступления уже прошел. Импровизированная комедия не позволяет актёру смущаться из-за такого пустяка: он должен занимать сцену любой ценой. Поэтому я делаю вид, что передумал укладывать ребенка спать, и достаю манекен из колыбели, чтобы дать ребёнку пососать. Эта новая нелепость заполняет еще несколько минут, я начинаю беспокоиться, не видя Зено и не зная, что еще сказать, когда, глядя на публику, замечаю в ложе авансцены Тонину, превосходно украшенную плодами своих преступлений и смеющуюся от души моему вздору. Тут я вспоминаю приключение с мушкетами и полагаю себя вправе воспользоваться случаем, чтобы оживить свой умирающий монолог. Я даю моей маленькой девочке имя Тонина, я ласкаю ее, я любуюсь ее прелестями, я начинаю мечтать, как она станет красивой, и обещаю себе воспитать её в хороших принципах, а затем, адресуя свои речи манекену, лежащему у меня на коленях, я говорю: «Бедная Тонина, если, несмотря на мои заботы, мой опыт и мой пример, ты однажды навлечешь позор на свою мать, забудешь свой долг, впадёшь в распутство и разврат, продавая свою красоту, заставляя дураков, попавших в твои сети, ловить выстрелы мушкета и добавлять позорную славу к блеску твоей распущенности; если потеряешь чувство справедливости и порядочности до такой степени, что будешь больше не в состоянии краснеть, погрязнешь в пороках, показывая на публике драгоценности, полученные скандальным путем, выставляя в театре свою красоту, проданную тому, кто заплатит более высокую цену, уверенная, что добродетель не прознает о том, что твоя совесть перегружена грехами разного рода – ухаживаниями, алчностью, ночными засадами и другими развлечениями, я попрошу небо перерезать в мгновение тонкую нить твоих детских дней». Во время этого патетического монолога все глаза аудитории обратились к реальной Тонине, и буря аплодисментов и смеха разразилась в зале. Сам Проведитор, перед которым эта сирена была уже разоблачена, ясно выразил свое одобрение и удовольствие. Тонина встала и вышла из своей ложи, посылая Люсии богохульные угрозы. Между тем появился Панталоне и положил конец монологу.
