Николай Попель - В тяжкую пору
Он любил направлять своих командиров на курсы, в академии. Переписывался с каждым, а на праздники слал посылки - подсобное хозяйство и здесь помогало.
Еще он любил - но об этом не знали в дивизии, это он позволял себе только, когда был в отъезде или отпуске,- добрую компанию к вечеру. И чтобы песня, чтобы на столе всего много, чтобы до утра...
Но сейчас наша встреча была очень короткой. Мы распрощались через несколько минут и больше уже не виделись. Полковник Фотченко погиб в августе сорок первого...
Когда до Яворова оставалось километров пятнадцать - двадцать, в узком проходе между разбитыми грузовиками и перевернутыми повозками моя "эмка" нос в нос столкнулась со штабной машиной. Разминуться невозможно. Я вышел на дорогу. За встречным автомобилем тракторы тащили гаубицы.
Меня заинтересовало - что за часть, куда следует. Из машины выскочили майор со старательно закрученными гусарскими усами и маленький круглый капитан. Представились: командир полка, начальник штаба.
- Какая задача? Майор замялся:
- Спасаем матчасть...
- То есть как - спасаете? Приказ такой получили?
- Нам приказ получать не от кого - штаб корпуса в Яворове остался, а там уже фашисты. Вот и решили спасти технику. У старой границы пригодится...
Второй раз за какие-нибудь час-полтора я слышал о старой границе. Мысль о ней, как о рубеже, до которого можно отступать, а там уж дать бой, накрепко засела в мозгах многих красноармейцев и командиров. Такая мысль примиряла с отступлением от новой государственной границы. Об этом - заметил я у себя в блокноте - надо будет при первой же возможности предупредить политработников.
Что до гаубичного полка, то мне стало ясно: артиллеристы самовольно бросили огневые позиции. Я приказал остановиться, связаться с ближайшим штабом стрелковой части и развернуть орудия на север.
Усатый майор не спешил выполнять приказ. Пришлось пригрозить:
- Если попытаетесь опять "спасать матчасть",- пойдете под суд. А начальника штаба прошу ко мне в машину, поедем в Яворов.
В Яворове немцев не было. Город подвергался следовавшим один за другим артиллерийским и воздушным налетам. Штаб стрелкового корпуса забрался в глубокий подвал под костелом. Мы долго спускались по крутой каменной лестнице. После улицы здесь казалось особенно темно. Одна-единственная лампочка болталась на наскоро протянутом проводе в центре большой сводчатой комнаты.
Я передал куда-то торопившемуся оперативному дежурному кругленького капитана-артиллериста, разыскал комкора, представился. Тот оторвался на минуту от карты, снял очки:
- А, ждем, ждем. Скорее бы уж танки подошли... И снова заправил за уши роговые оглобли, склонился над десятиверсткой:
- Простите. Замполит ознакомит вас с обстановкой... Из сбивчивого рассказа замполита, из доносившихся обрывков разговоров я понял, что положение у корпуса, мало сказать, трудное.
Спросил о газетах.
- Здесь была вчерашняя, а сегодняшней тоже не видели.
Кто-то протянул мне "Правду" за 22 июня. Я посмотрел на заголовки: "Народная забота о школе", "Свобода и необходимость", "Все колхозы района будут иметь навозохранилища", "Гастроли украинского театра им. Франко в Москве", "Школы для матерей", "Дома для железнодорожников", "Ленинградская общегородская лермонтовская выставка"... Какое все близкое, дорогое и как все это уже далеко. Газета, печатавшаяся около полутора суток назад, в час, когда фашистские бомбардировщики разворачивались над Дрогобычем, казалась реликвией отступившего в прошлое мирного времени.
Как условились, я должен был ждать здесь Рябышева. Посмотрел на часы. Семнадцать тридцать. Присел вместе с Балыковым в углу, чтобы никому не мешать. Балыков прислонился к стене и сразу уснул. Он спал, откинув голову, не чувствовал, как впился в шею ворот гимнастерки. Я расстегнул ему верхнюю пуговицу и позавидовал его умению спать в любом положении и при любых обстоятельствах. За двое суток мне не удалось вздремнуть и пяти минут...
Прошло больше часа, а Рябышева все не было. В подвал спустился раненный в голову и в руку подполковник из оперативного отдела. Гимнастерка висела на нем окровавленными клочьями, оборванная портупея болталась на ремне. Он вернулся с передовой. Докладывал командиру сидя, после каждой фразы прикладывался к плоскому котелку с водой. Из доклада я понял, что шоссе, по которому мы недавно ехали, перерезано противником. Вражеские мотоциклисты устремились на Львов.
С поразительной быстротой менялась, вернее говоря, ухудшалась обстановка. Что сейчас в Дрогобыче? Где дивизии? Куда девался никогда не опаздывающий Рябышев?
Смутная тревога становилась все острее. Откуда Дмитрию Ивановичу знать, что шоссе перерезано,- ничего не стоит угодить прямо к немцам.
Вдруг погас свет. В подвале воцарился мрак.
Тогда еще не родилась "катюша" - неприхотливая фронтовая лампа из снаряда любого калибра - от изящной гильзы 37-миллиметровой зенитки до солидного гаубичного стакана. Много позже научила нас война обыкновенную гильзу заливать бензином, сдобренным солью, засовывать туда лоскут шинели или кусок байковой портянки, зажимать конец стакана и безотказно пользоваться этим немудрящим осветительным прибором.
...Штабные долго искали свечи, посылали проклятья какому-то Бондаренко, который никогда ничего не кладет на место.
В темноте проснулся Балыков и никак не мог взять в толк, где мы и что происходит.
Наконец прибежал писарь, который догадался попросить свечи у жившего по соседству ксендза.
Я чувствовал себя словно в западне - и уйти нельзя, ведь Рябышев приказал здесь ждать его, и оставаться невозможно.
Около полуночи по лестнице кубарем скатился красноармеец:
- Танки!
В штабе поднялась суматоха. Мы с Балыковым выбежали наверх. Действительно, метрах в тридцати от костела с включенными фарами шли немецкие танки и мотоциклы.
Между разведкой и главными силами, подумал я, должен быть зазор. Попробуем проскочить.
В саду разыскали "эмку". Кучин, ничего не подозревая, не слыша обстрела и бомбежки, спал сном праведника. Михаил Михалыч с трудом растолкал его.
Когда прошла разведка и улица снова погрузилась в темноту, мы выехали на площадь, круто повернули направо в какой-то переулок, потом в другой, третий. Минут через двадцать оказались на южной окраине Яворова. Долго кружили, пока нашли дорогу, соединяющую Яворов с Перемышльским шоссе. Но ехать этой дорогой было опасно. Ориентируясь по компасу, стали петлять полями, перелесками, придерживаясь направления на юг. Где-то там должен был сосредоточиваться корпус.
Уже рассвело, когда мы сквозь деревья заметили несколько танков БТ охранение дивизии Герасимова. А через полчаса я увидел на поляне и Рябышева. В расстегнутом кожаном пальто, без фуражки, он стоял под деревом возле рации. Скуластое лицо его, растрепанные ветром седые волосы, бархатный воротник реглана - все было серым от густого слоя пыли.