Дожди-пистолеты - Зверь Рома

Мне просто хотелось петь. Жутко. «А-а-а вьюга… снежинки… ля-ля-ля вечность…» Ерунда полная! А потом я придумал песню, которая уже немного была со смыслом, но я все равно еще ничего не понимал.

Я ни к кому конкретно не обращался. Просто такая песня. Типа группа «Воскресенье». Там же песни тоже ни о чем. И каплей чего-то там стекла куда-то что-то упаду… моя грусть куда-то улетит… Ну, какая-то хрень!

Вот такую зимнюю песню написал тогда. Лирическую, романтическую.

На чердак я свои песни не приносил. Эта уже в «послечердачный» период была написана.

А вот для песни, про которую мы с тобой говорим, Ираида потом дописала куплет. Ей так понравилось, что она решила дописать. Что-то у меня мало слов было, и она еще один куплет дописала, который очень органично туда лег. Вышло здорово. Мы пели эту песню с ней на два голоса.

Ну, как-то… не помню. То, что встречи сказочные были. И уходя, типа, оставь тепло… Припевов не было, были одни куплеты.

МАМА, ПАПА

Мама, она хорошая. Мама стерпела все. Она много терпела — всю мою жизнь. Всю мою юность. Пыталась как-то влиять, хотела, конечно, лучшего для сына. Но, по большому счету, она не особо верила в то, что у меня что-то получится с музыкой. Ну, увлекается парень — хорошо! Играет на концертах — хорошо. Ходила даже на концерты, слушала.

Приходил я домой очень поздно. Бывало, тусил по три-четыре дня на каких-то квартирах. С кем-то пили, играли, ездили куда-то. Были, конечно, скандалы, потому что я часто не предупреждал ее, что не вернусь ночевать. Мобильных телефонов же не было. Дома телефона тоже не было. Так что приходилось приезжать домой и говорить, что уезжаю. Не всегда получалось… В последние года два моей жизни в Таганроге она уже смирилась, что я пропадаю, что у меня своя жизнь.

Один раз я пришел домой и не смог открыть дверь сам. Решил никого не беспокоить и лег прямо на пороге. А мама утром уходила на работу и не могла открыть дверь, потому что я под ней лежал и спал. Она меня, конечно, отодвинула, сказала: «Рома, иди спать!» А я: «Да я и так сплю, все нормально». — «Иди в кровать быстро!»

Но на самом деле я редко позволял себе такое. Обычно просто не приходил. А зачем приходить, если ты плохо выглядишь? Лучше где-то прийти в себя, вернуться нормальным человеком. Да, она волновалась. Под конец научилась не волноваться. Она воспитывала меня, я воспитывал ее. Так получилось. Я же гордый был. Наглый, упрямый. Я все время думал, что, если мне мама что-то советует, это плохо, это неправильно. Она не понимает. Поэтому я буду жить, как я хочу. Если мама хотела, чтобы я поступил в медицинский институт, чтобы я стал доктором, я говорил, что не хочу и никогда не буду доктором, я буду строителем.

Мама всегда хотела только хорошего для меня. Но так все время получалось, что я с ней спорил и оказывался прав в конечном счете. Она хотела, чтобы я поступил в Ростовский строительный университет. Я туда подал документы, не поступил. Хотел подать документы в наш строительный колледж, но было уже поздно. Я, помню, пришел домой, говорю: «Ну че, доигралась? Хотела на своем настоять? Теперь меня даже в колледж не берут! Еще один год терять?» Она пошла в колледж, дала взятку, чтоб у меня приняли документы. И вот как-то так получалось, что она советует что-то, я делаю, а ничего хорошего от этого не получается. И я понял, что нужно действовать самому.

Насчет моих отношений с девушками — то же самое. Она привыкла. Она понимала, что это все несерьезно. Нет, она пыталась, конечно, ладить с ними, улыбалась, здоровалась. Хорошо, что девушка есть. Некоторые ей нравились, некоторые нет. Она привыкала к тем, с которыми я более-менее долго общался. А с другими: «Ну, Рома, ну кого ты опять себе нашел! Ты посмотри внимательнее, у тебя все впереди, столько еще будет девушек!» Высказывала замечания. Например, если девушка наглая. Критиковала не по красоте, а по поведению: «А кто она? А чем занимается?» — «Мам, я не знаю кто». — «Рома, ну надо же знать! Где она живет, где учится, кто у нее родители?» В провинции так.

Но она в принципе никогда не высказывала мне претензий типа: «Вот это плохая девочка, не встречайся с ней!» Она хитро подходила. Если у меня была какая-то проблема и я начинал что-то ей рассказывать, она говорила: «Да-да, Рома, правильно. Я тоже так думаю». Она как-то оберегала меня. Но все-таки не уберегла, судя по городу Новороссийску… Она, конечно, понимала, что это произойдет в какой-то момент. Что произойдет? Да ладно, в другой раз расскажу…

Я скорее с Лехой советовался, к нему приезжал часто с девочками, показывал их. Но не то чтобы мы с ним подробно их обсуждали. Пацаны же немногословные. «Ну, как?» — «Порядок». — «Красавец!» У пацанов все проще. Типа: «Классная у тебя девка!» — «Ну, да». Все проще немного, нежели у девочек. И я все время к Лехе приезжал с девушками и как бы у него спрашивал: вот я с ней хочу замутить серьезно… Но я не мог привезти к другу просто телку. Если у меня были какие-то телки, они такой чести не удостаивались. А если я был в каких-то отношениях серьезных, то я мог ее взять с собой, когда ехал к Лехе. Я ей говорил: «У меня есть лучший друг, поехали». Некоторые ездили. Если она не соглашалась ехать, я все равно ехал. «Не хочешь, не надо, это твои проблемы». Дружба была важнее. А как иначе?

Я на маму не похож, я похож на папу. Мама развелась с папой, когда мне было лет шесть или семь. Когда я учился в классе четвертом, мы вообще уехали из Таганрога. И только когда в пятнадцать вернулся, я начал видеться с отцом. Он всегда жил и по сей день живет в Таганроге. Я стал приезжать к нему в гости.

Я приезжал. Он давал мне какие-то деньги, но я отказывался, говорил: «Не надо!» Рублей пять-десять. Он заезжал к нам на Фрунзе. Не то что даже общались. Вообще, когда я жил в Таганроге, я реже с ним общался, чем общаюсь сейчас. Непонятно… Я его плохо знал-то. Они расстались с мамой, когда я маленький совсем был, а вернулся достаточно взрослым. Я не понимал, как вести себя с отцом. Вроде отец, а человек чужой. Да никак мы не притирались друг к другу. Сидели, молчали. Общения такого не было: «Привет, как дела, папа?» Мужчины, они же молчаливые. Они же не любят тереть попусту, болтать языком. Поэтому все так и происходило: «Привет — привет». Сидим, смотрим телек. Несколько раз ездили с ним на рыбалку. А о чем можно говорить с ним? Да ни о чем. О чем говорить с отцом? О своей жизни? А что о ней говорить? Он не видел моей жизни, я не видел его. Чем делиться? Как можно просить совета у достаточно незнакомого человека? Он мой отец формально. Мой законный природный отец.

У меня не было на него никакой обиды. Я прекрасно понимал, что многие люди разводятся, семьи распадаются. Я это видел не раз. Я понимал, что так надо. Для меня это было нормой. Ничего страшного.

Моими занятиями музыкой отец не то чтобы не интересовался… Он приходил периодически на концерты, но не более того.

Пришел папа: «Привет — привет, салют — салют». Не сказать, что были холодные отношения, но и не сказать, что очень теплые. Я не знал, о чем с ним говорить. Какое-то непреодолимое стеснение было. Я вообще стеснительный на самом деле человек.

Приезжаешь к нему в гости, пьешь чай, изредка выпиваешь. Все.

— Нормально?

— Нормально. Пока.

— Возьми денег.

— Не надо.

Почему не брал? Гордый, наверное, был. А что мне брать деньги у человека? Что, как плату за то, что он все эти годы был далеко? Или в этом будет тепло отцовское, да? Я понимаю, что он отец, но зачем деньги? Это совесть? Нет, мне очень нужны были деньги, но я их не брал. Я выходил, шел и думал: «Черт! почему я их не взял?» Иду и думаю: «Вот мне нужны же деньги, щас бы купил себе чего-нибудь. Что же я их не взял?!» И каждый раз, когда приходил и отец предпринимал попытки всучить деньги, никогда не брал. Все время отказывался. Но как только выходишь, ты тут же понимаешь, как они нужны. Но ты их почему-то не берешь. Знаешь, как-то вот не бралось…