Юлия Кантакузина - Революционные дни. Воспоминания русской княгини, внучки президента США. 1876-1918
Немецкий кайзер придумал план отправить своего старшего сына, тогда все еще неженатого, в Россию, чтобы проинспектировать полк, почетным командиром которого был Вильгельм II, и провести неделю при дворе. Наш император прикомандировал к кронпринцу троих офицеров и нескольких секретарей. Во главе этой группы стоял старый князь Долгорукий, один из «генерал-адъютантов» императора, кроме того, «генерал императорской свиты». А поскольку гость был молодым, спортивным, не говорил по-русски и не хотел говорить по-французски, в качестве сопровождающих были избраны мой муж и адъютанты его величества.
Кантакузин, один из лучших в России наездников и сильный игрок в поло, привлек внимание молодого Вильгельма. Беседу они всегда вели по-английски, этот язык Вильгельм любил и говорил на нем с легкостью. Они с мужем прекрасно поладили.
После первого придворного обеда и дневного официального приема в немецком посольстве кронпринц, к несчастью, тяжело заболел инфлюэнцей. По этому случаю отменили придворный бал. Бал в немецком посольстве состоялся без него. Старый великий князь Михаил[41] тоже не отменил своих приглашений, и кронпринц, к счастью для себя, смог прийти.
Помимо членов императорской семьи и их придворных, присутствовали веселые сверхмодные молодые замужние дамы с лучшими из великолепных офицеров-холостяков гвардейского полка в качестве партнеров в танцах. Члены германского посольства пришли в полном составе и были единственными приглашенными дипломатами. Женатыми были только посол и граф Люттвиц, военный атташе. Про графиню Альфенслебен говорили, будто она была интимной подругой немецкого кайзера. Она выглядела старой и некрасивой, одевалась ужасно, отличалась неприятными манерами и делала все по установленным правилам. Волосы ее были зачесаны наверх и закреплялись с помощью какой-то зеленой конструкции, которую мы, непочтительная молодежь, называли теннисной сеткой. Она легко раздражалась и пыталась нам указывать.
Маленькая жена Люттвица, американка по происхождению, настолько «онемечилась», что разговаривала на языке своей матери, строя фразы по немецким конструкциям, и по-английски называла своего мужа «my man»! Люттвиц не пользовался у нас любовью, и мы всегда сочувствовали его жене, но ее привязанность ко всему немецкому стала действовать на нервы даже тем из нас, кто, как и я, пытался проявлять любезность по отношению к ней поначалу.
Когда я вошла в большой бальный зал, графиня Люттвиц подошла ко мне и обратилась по-английски:
– Мы как раз собираем женщин, чтобы представить их кронпринцу, когда он приедет с их величествами. Не хотите ли присоединиться? Вы очень хорошо танцуете и, я уверена, захотите быть представленной его высочеству.
Я тотчас же решительно ответила, что, если кронпринц действительно хорошо танцует, я буду рада, если мне его представят, но не намерена быть представленной ему:
– Меня никогда не представляли ни одному из мужчин. Нашего кронпринца всегда представляют дамам, как любого иного джентльмена.
– Но при немецком дворе другие правила этикета, кронпринц удивится, если мы поступим по-иному. Он не станет танцевать с вами, если вас должным образом не представит ему графиня Альфенслебен, – настаивала маленькая графиня, начиная раздражаться.
Меня ужасно позабавило, как эта американка могла рассуждать подобным образом, и я со смехом отозвалась:
– Дорогая графиня, это не Берлин, это Санкт-Петербург, и нага этикет предполагает, что русский джентльмен просит представить его даме. Муж говорил мне, что ваш кронпринц в высшей степени вежливый; поэтому, полагаю, он будет следовать нашим обычаям во время своего визита. Если же нет и если для того, чтобы потанцевать с ним, мне придется стоять в очереди, чтобы быть представленной ему, то я лучше буду довольствоваться русскими партнерами на этом балу. Так что, пожалуйста, забудьте обо мне.
Некоторые дамы присоединились ко мне, и мы встали как можно дальше от входной двери. Мы все еще стояли там, когда заиграла музыка и в дверях показались члены царской семьи, и среди них брат императора Михаил, превосходный танцор и один из моих любимых партнеров. Он пересек зал и пригласил меня на открывающий бал вальс. По окончании его он пригласил меня быть его партнершей в мазурке. Затем сказал:
– Я хочу представить вам нашего кузена. Он вам понравится, и танцует он чрезвычайно хорошо.
Он отошел, вызвал из стоявшей у двери толпы Вильгельма, привел его в нашу сторону зала и вполне непринужденно представил его мне, а затем всем стоявшим рядом дамам. Кронпринц ничуть не был шокирован подобным нарушением этикета и, оказавшись впервые по прибытии в таком молодом и веселом обществе, тотчас же с энтузиазмом проявил свои великолепные качества танцора. Он пригласил меня на вальс, я приняла приглашение и ощутила злорадную радость, когда мы проносились мимо того угла, где стояли немецкие дамы, с каменным выражением глядя на меня и моего блистательного партнера. Все шло гладко. Я танцевала без перерыва до ужина, а за ужином должна была сидеть за маленьким столиком со своим партнером князем Оболенским. Кронпринцу предназначалось место справа от императрицы-матери за ее столом, поскольку он был почетным гостем. Какая-то важная пожилая дама должна была сидеть с другой стороны от него. Князь Долгорукий подошел к нам, объяснил план и сказал, что, поскольку императрица-мать сядет рядом с хозяином, Вильгельм должен присоединиться к другой даме и сопроводить ее на ужин. Тут высокомерие и капризность молодого немца проявились в первый раз.
– Не хочу; я уже пригласил партнершу, вот эту княгиню, и она должна пойти со мной к столу ее величества! – воскликнул он.
Тогда я отважилась принять участие в разговоре:
– В самом деле, сэр, я не могу ужинать с вами; во-первых, потому, что я ни за что на свете не стану вторгаться за стол императрицы-матери, а во-вторых, я не могу покинуть своего партнера, вот и князь Оболенский пришел за мной. Так что спасибо и au revoir.
Я стала вытаскивать руку из-под его руки и повернулась к ждущему меня партнеру по ужину. Но кронпринц, сжав мою руку так, что я не могла освободить ее, повернулся к старому князю Долгорукому и довольно грубо заявил:
– Я же вам сказал, не пойду; или княгиня сядет за тот же стол, где сижу я, или я не пойду. Устройте все по возможности.
Я решительно запротестовала:
– Право, сэр, невозможно изменить планы нашего хозяина, вы уедете и не испытаете на себе последствий, в то время как меня, живущую здесь, обвинят в стремлении выделиться. Я не могу на это согласиться, извините меня.
Кронпринц пришел в ярость и так сердито запротестовал, что князь Долгорукий, совершенный придворный, обратился ко мне со словами:
– Будьте любезны, оставайтесь с его императорским высочеством, пока я разузнаю, что можно предпринять.
Я была по-настоящему раздражена сложившейся ситуацией, но никак не могла справиться со своим надменным спутником.
Вскоре вернулся князь Долгорукий и сказал:
– Не пройдете ли вы за стол, где сидит ее величество? Одна из великих княгинь уступает вам свое место.
Кронпринц наконец отпустил мою руку, а когда мы приблизились к императрице-матери, она подняла глаза и улыбнулась. Вильгельм низко склонился над ее рукой, а я присела в реверансе; она протянула мне руку, и я ее поцеловала. Ситуация, похоже, ее забавляла, она спросила кронпринца:
– Вы сядете здесь? – и обратилась ко мне: – Садитесь с другой стороны.
Я отошла от нее, обошла место принца и приблизилась к спинке того стула, на который указала мне императрица, как откуда ни возьмись, ко всеобщему изумлению, появилась старая графиня Альфенслебен, шагнула к моему стулу и плюхнулась на него со словами:
– Nun also! Dass ist jetzt mein Platz![42]
Императрица-мать с трудом сдерживала смех, а кронпринц, казалось, вот-вот взорвется. Я уже готова была расплакаться, когда один из джентльменов, сидевших через два стула от жены немецкого посла, встал со словами:
– Княгиня, садитесь сюда. С позволения ее величества, я сяду за любой другой стол, а вы можете занять мое место.
– Да, садитесь туда, – согласилась императрица и одарила любезного придворного и меня лучезарной улыбкой.
Все это, конечно, породило какие-то разговоры, но вскоре они заглохли, поскольку ее величество и впоследствии относилась ко мне так же любезно, как и во время этого непредвиденного случая.
С тех пор каждый год 1 января мы получали поздравительную телеграмму или какой-нибудь сувенир от кронпринца: небольшой его портрет верхом, его фотография с невестой, три или четыре акварели с изображением старинной формы, которую носили его полки, портрет его старшего сына. Однажды, когда я оказалась проездом в Берлине, его императорское высочество, узнав об этом, позвонил мне по телефону и пригласил «пойти вместе со мной и моей женой на пьесу и поужинать». Я приняла приглашение, и они заехали за мной совершенно без церемоний, кронпринц зашел за мной в отель, а затем проводил до дверей. Мы спокойно и приятно провели вечер. Кронпринц очень любезно обращался со своей женой, и они казались подходящей парой. Примерно год спустя, когда они посетили Россию, у меня создалось такое же впечатление. Но я скорее была готова поверить в его пороки, чем в добродетели, так что, когда началась война, я без малейших колебаний выбросила те подарки, которые он присылал нам в течение десяти – двенадцати лет.
