Ральф Ингерсолл - Совершенно секретно
В плане высокой стратегии, в пору финала нашей цирковой кампании, борьба шла попросту между Брэдли и немцами; Монтгомери потерпел полный провал.
Но недаром установилось мнение, что англичане никогда не считают свой провал окончательным. В течение всей зимы и весны они напоминали, что командующим сухопутными силами, как-никак, назначен Монтгомери, но всякий раз от них отмахивались. Они сделали еще одну попытку овладеть положением, но победоносные американцы и ухом не повели. Эта попытка была сделана после того, как Брэдли, с изумительной точностью выбрав время, предпринял свой поход на восток. Он начал его, когда удостоверился, что немцы, окруженные в Руре, истощены и не в силах вырваться из окружения, и как только передовые американские части были обеспечены снабжением достаточно, чтобы на этот раз наступать до полного уничтожения Германии.
Именно в это время Брэдли принял самое важное из своих решений, может быть, свое единственное подлинно историческое решение. И раньше Брэдли выигрывал бои и даже целые кампании, но исходил он из стратегической задачи (разбить германскую армию), сформулированной другими и только переданной ему для исполнения. Когда же он, после Рура, решил идти не на Берлин, а на соединение с русскими в верхнем течении Эльбы, это решение было совершенно самостоятельным, и англичане, во всяком случае, считают, что оно имеет историческое значение и может навсегда оставить свой след на карте Европы.
Брэдли снова был полным хозяином положения он стоял во главе трех армий, пробивших оборону на Рейне и готовых развить свои успехи. Анализируя обстановку, Брэдли чувствовал, что захват полуразрушенного Берлина будет несерьезным военным выигрышем. (В то время не было известно, что Гитлер окажет там последнюю попытку сопротивления). Германское военное министерство давно эвакуировалось, оставив в Берлине только арьергардную группу. Основные же его отделы, включая драгоценные архивы, были переведены в Тюрингенский лес, а передовая группа уже достигла окрестностей Берхтесгадена, чтобы подготовиться к последнему отпору в горах. Бомбардировки почти сравняли Берлин с землей, и роль его в германской военной машине фактически сошла на нет. Имелись сведения, что в том же Тюрингенском лесу, где скрылось германское верховное командование, расположены тайные заводы Гитлера. Далее Брэдли считал, что, продвигаясь от Франкфуртского прохода на северо-восток к Берлину, он оттеснит германскую армию на юг, что, возможно, соответствовало бы желаниям нацистских главарей. На юге у германской армии были бы идеальные условия для последней попытки сопротивления.
С другой стороны, Брэдли знал, что, продвигаясь прямо на восток, он встретится с русскими на Эльбе, где-нибудь между Магдебургом и Галле, и тогда:
1) Германия будет разрезана пополам, как в свое время Грант разрезал Южные штаты, когда дал Шерману направление через Георгию, и;
2) поручив эту задачу Девятой и Первой армиям, Брэдли сохранил бы Третью армию для быстрого марша на юг через Австрию, с целью опять-таки встретиться с русскими в Линце, и таким образом, отрезать "чехословацкую крепость".
Позиция Брэдли была так прочна, что Эйзенхауэру ничего не оставалось, кроме как одобрить его план, сообщить о нем в Вашингтон и получить санкцию генерального штаба. Я сказал:
— Эйзенхауэру ничего не оставалось. Это, пожалуй, несправедливо.
Вероятнее всего, Эйзенхауэр не только соглашался с аргументацией Брэдли, но готов был поддержать его и из личной симпатии. Доводы англичан уже не находили у Эйзенхауэра прежнего сочувствия с тех пор, как они ополчились на него после Арденн Американцы в штабе верховного главнокомандующего теперь открыто критиковали Монтгомери, к тому же война явно шла к концу, и пышные парады в Нью-Йорке и Вашингтоне были ближе, чем полгода назад.
Новая позиция Эйзенхауэра отразилась в необычайной каблограмме, которую он (как мне говорили, по собственной инициативе) послал в это время Маршаллу. В Вашингтоне она вызвала всеобщее удивление своим неожиданно резким тоном. Это было обличение Монтгомери. Эйзенхауэр писал, что Монтгомери неоднократно и сознательно ослушивался его приказов, что он несколько раз давал ему полную возможность добиться победы, и Монтгомери всякий раз подводил его.
Писал он не об одном Монтгомери. Он изливал давно копившуюся в нем досаду на Черчилля, обвинял Черчилля в том, что тот через его голову вел дела с Монтгомери и вечно во все вмешивался, нарушая установленный порядок. Досталось и главному маршалу авиации Теддеру, — Эйзенхауэр писал, что не видит от своего заместителя никакой пользы, если не считать советов по вопросам авиации, и что ему был бы гораздо нужнее заместитель, действительно способный выполнять свою часть работы.
Либо в этом же, либо в другом послании к Маршаллу Эйзенхауэр коснулся еще одной темы, чем тоже удивил вашингтонское командование. Он заявил, что озабочен приговором истории и его беспокоит мысль, кому достанутся лавры за боевые победы союзников. Далее следовали неумеренные похвалы Омару Брэдли, которого он называл крупнейшим стратегом среди всех союзных командиров. В устах Эйзенхауэра это звучало непривычно и странно. До сих пор из его донесений можно было понять, что стратегические заслуги целиком принадлежат ему самому. Однажды он сказал даже, что кампания в Европе — коллективное дело, неразделимое на усилия отдельных людей, и что не следует делать попыток оценить долю участия в нем того или иного командующего.
Теперь же Эйзенхауэр, расхвалив Брэдли, перешел к Ходжесу. Он отметил, что захват Ремагенского моста стал возможен благодаря решительным действиям командующего Первой армией, но умолчал о том, что этот мост был захвачен вопреки его приказам.
В общем, создавалось впечатление, что, ругая Монтгомери и превознося Омара, Эйзенхауэр действительно заботился о приговоре истории и хотел, пока перо еще было у него в руке, кратко зафиксировать истинное положение вещей. Сомнений в победе уже не оставалось, и он, в качестве верховного главнокомандующего, на долю которого так или иначе падала львиная доля славы, мог позволить себе этот жест.
Учитывая все эти обстоятельства, надо признать, что действительно не совсем справедливо утверждение, будто Эйзенхауэр только потому разрешил Брэдли разрезать Германию пополам, а не двигаться к Берлину наперегонки с русскими, что не мог поступить иначе. План Брэдли давал ему возможность окончательно противопоставить свою волю англичанам, и он, запрашивая санкции Вашингтона, не задумываясь, назвал этот план своим, на что, впрочем, имел полное право, как верховный главнокомандующий. Вашингтон дал свою санкцию, и план этот стал известен в Пентагоне как план верховного главнокомандующего, что, думается мне, вполне устраивало Брэдли, ибо пиротехнические бури, последовавшие за сим, были уже вне сферы его деятельности.
