Николай Караченцов - Корабль плывет
И вот он «всплывает» и открывает голубые глаза. Я думаю: кто ему вставил линзы? Я понимаю, что в реанимации ни один идиот, даже из любви к искусству, не сделает ему голубые глаза. Коля не Дэвид Боуи, у которого один глаз — коричневый, другой — голубой. Но они были голубые, невероятно, но голубые. Потом я поняла, в чем дело. У него радужная оболочка голубая, коричневый цвет ушел, остался только голубой. Каряя точечка маленькая в зрачке и огромный голубой глаз. Красоты невероятной. Но потихоньку глаза стали возвращаться к обычному карему цвету. Дети, они с какими глазами рождаются? Они рождаются со светлыми глазами: фиолетовыми, синими, а потом через какое-то время определяется их настоящий цвет. И Коленька родился заново с голубыми глазами.
Сейчас Коля говорит: «Как бы нам умереть с тобой вместе?» Я ему отвечаю: «Сейчас нам бы выжить вместе, а вот как умереть, потом будем решать». Он мне: «Мы будем жить долго-долго». Я: «Конечно, Коля. Мы будем долго-долго жить». Он: «Но только ты без меня никуда». Я ему: «Ну, куда же я без тебя, но и ты без меня никуда». Так мы с ним и беседуем о нашей долгой жизни.
Пережить все, что с ним случилось, и выжить после такого — это дорогого стоит. Анализируя Колино поведение, я теперь понимаю, как в его измерении длится наша жизнь. Для некоторых шестьдесят лет тянутся долго-долго, а для кого-то вся жизнь, может быть, как одно мгновение. Так вот, у Коли с 28 февраля до 1 августа 2005 была длиннющая цепь дней. И мне кажется, что я прожила за эти шесть месяцев лет десять — по насыщенности, по эмоциональности, по преодолению, по радости и в то же время муке. И пусть кому-то на экране не понравилось его лицо, я не отдам его никому. Какой бы он ни был, он все равно мой. Еще ближе, еще дороже, поскольку беззащитен. Из супермена он стал для меня ребенком. Легко и приятно, когда у тебя мужик супермен, он все может, позвонит там, нажмет тут, сразу же все принесут, устроят, отправят. А тут совершенно чистая душа, не отчаявшаяся, а, наоборот, борющаяся. Когда я спрашиваю: «Коля, а как дальше будет? Как, Коля, если ты не будешь сниматься или работать в театре?..» — «Мы будем с тобой путешествовать. — «А где мы с тобой возьмем деньги?» — «Ну, чего-нибудь придумаем». Я говорю: «А тебе не будет со мной скучно?» — «Мне с тобой никогда не скучно». Я говорю: «Что же ты раньше со мной не путешествовал?» — «Так дурак был».
Мы же когда поехали года три назад вместе в Испанию, это впервые за десять лет. Как по приговору. «Ладно, ладно, поедем отдыхать, заодно будем с Виталием книгу писать. Поиграем в теннис». Я говорю: «Коль, возьми меня в Аргентину, в Уругвай, ну возьми меня. Возьми меня в Австралию». — «Что ты там будешь делать? Я еду работать. Зачем тебе мотаться? А вот на отдых мы поедем вместе». Я: «Когда?» А сейчас он все время говорит: «Девонька, сядь так, чтобы я тебя видел». Я говорю: «Ну ты же спишь». — «Мне нужно, чтобы я открыл глаза и тебя видел». — «Смотри в окно». — «А на что мне смотреть в окно?» Я говорю: «В каком смысле на что? Я смотрю обычно на небо, когда засыпаю». — «Я тогда буду на деревья смотреть». Он должен все время думать, должен фантазировать, чтобы был в нынешней жизни какой-то интерес. Дверь открывает: «Ты где?» Я говорю: «Да здесь я, здесь я». А каково мне ночью приходится — он же плохо спит и не просто поворачивается, а с одной стороны перекладывается на другую: «Где ты?» Я говорю: «Да здесь я». Сейчас с него снята прежняя маска закрытости: маска супермена, которую он надел, казалось бы, навсегда. Я ему как-то сказала, когда он сопротивлялся лечению у Шкловского: «Коленька, ну что же ты все время хулиганишь?» Он отвечает: «Но ты же знаешь, какой я нежный и ранимый». А он действительно всегда был нежный и ранимый, но умел и успевал скрываться под маской. А сейчас не успевает. Когда я говорю: «Коля, к тебе пришли люди», — он чаще всего отвечает: «Я не хочу никого видеть». — «Почему?» — «Потому что я себе не соответствую». — «Что значит не соответствуешь? Не можешь надеть свою маску супермена? Да и не надевай, ты сейчас гораздо интереснее». — «Ты так думаешь?»
Здорово досаждала нам «желтая» пресса. Она вела себя, как вор: подкупала медсестер, давала деньги, чтобы Колю сфотографировали в реанимации… Репортеры прятались в кустах в парке при Склифе, когда мы гуляли, чтобы потом рассказать, показать всему миру, как он немощен.
Мы нанимали охранников. Они выходили с нами гулять, охраняли нашу палату. Мы жили вообще с охраной. На похоронах моей мамы было двенадцать охранников, которые разгоняли папарацци. А те ажиотаж страшный раздули. Они прямо в гроб лезли. Там такая драка была! Понимаете, я маму хороню, Коля третий день в коме, и неизвестно, выживет ли… Врачи говорят: перспективы вообще никакой, он вот-вот должен умереть… А я, чтобы могли пронести мамин гроб к месту захоронения, вынуждена была давать сигнал охранникам, чтобы отгоняли папарацци, которые окружили нас плотной стеной и загородили проход. И все это было. Но сейчас я даже благодарна им. Я собрала всю эту «желтую» прессу: фотографии, информацию и в подробностях увидела, как Коля восставал буквально из пепла — от беспомощного, лежачего, живого трупа до коляски, потом от коляски до уже ходячего… На даче они перелезали через забор и снимали, как он учится ходить. Они, конечно, много врали. Например, о том, что Коля с невесткой идет париться в баню. В какую баню?! Когда ему перепад температур категорически запрещен! Но все равно они фиксировали все эти разные моменты его долгого возрождения, эти маленькие шажки, которыми Коля шел, чтобы вернуться в жизнь. Я так им, честно говоря, благодарна, потому что в нормальных газетах посчитали бы не тактичным делать то, что они делали. А эти просто упивались. Сейчас я все это собираю.
В прошлом году, летом, они напечатали мою фотографию со скорбным лицом и написали, что Николаю Караченцову не хватает денег на реабилитацию, чтобы поехать на Рижское взморье, в санаторий.
И вот мое утро началось с того, что звонит мне директор нашего театра Марк Борисович Варшавер и говорит:
— Людмила Андреевна! Разве мы мало вам выплачиваем зарплаты? Что такое?
— А что случилось?
— Да вот в газете опубликована статья, о том, что Коля в деньгах нуждается…
— В какой газете?
— В «Экспресс-газете», кажется.
— Марк Борисович! Я таких газет не читаю!
— Я тоже, но наша секретарша читает.
Потом звонит Никита Михалков, причем звонит аж из Италии, где он монтировал картину.
— Люда, что, Коле не хватает денег? Сколько, сколько прислать?
Я уж не говорю о том, что Слава Зайцев звонит (в главе о Щелыково Коля рассказывает, что это его друг детства и штаны ему когда-то сшил — за рубль ткань купили), предлагает помощь и услуги своего лечащего врача.
